И как же это оказалось сладко!..
Он двигался неторопливо, тихо постанывая. Тела их сплетались и вжимались друг в друга. Она обхватила его ногами, наслаждаясь ощущением его крупного мускулистого тела, не в силах сдерживать громких стонов. Он что‑то шептал ей на ухо, движения его ускорились, стали более настойчивыми. И вдруг в какой‑то миг словно что‑то взорвалось внутри ее, подняв ее на пик удовольствия. Она как будто растворилась в нем, на несколько мгновений утратив связь с реальностью… И тут же, поняв, что с ней происходит, Даниель остановился, позволив ей самой поддерживать ритм, даривший наивысшее наслаждение.
Но едва он ощутил, что ее волна стала отступать, и убедился, что она получила удовлетворение своей страсти, возобновил движение, чтобы тоже дойти до кульминации. Пара секунд — и его толчки стали более резкими и неистовыми, он издал низкий, гортанный стон, содрогнулся и вдруг обмяк и затих на ней в изнеможении.
Отголоски экстаза еще отдавались пульсацией во всем ее теле. Казалось, пройдет целая вечность, прежде чем ее тело успокоится. Ева обняла Даниеля, лежавшего на ней, чувствуя его тяжелое, жаркое дыхание на своей шее. Нежно прикоснулась губами к его чуть влажной щеке и глубоко вздохнула.
— Я сделал тебе больно? — негромко, с явной тревогой в голосе спросил он.
— Нет. — Она провела пальцами по его спине и снова вздохнула. Ей было трудно дышать, казалось, ее горло и легкие сжались, но виной тому был не вес тяжелого тела Даниеля. Она с трудом сглотнула, и вдруг ее глаза наполнились жаркими слезами.
Она собирается расплакаться?! Нет, она не должна плакать!
Но стоило ей об этом подумать, как слезы хлынули из ее глаз.
Млея от сладостной боли в конечностях, утомленный и удовлетворенный, Даниель почувствовал, как сон туманит его мозг. Он скатился с Евы, устроился рядом, голова к голове, и обвил рукой ее талию.
Ни с кем ни разу в жизни он не испытывал такого единения и наслаждения, какие испытал сегодня. Это было гораздо больше, чем просто секс, хотя он не смог бы внятно объяснить почему. Просто знал, что это было нечто совершенно невероятное. Он чувствовал себя совсем иначе. Другим…
Пытаясь мысленно конкретизировать свои необычные ощущения, Даниель вдруг заметил, что глаза Евы мокрые от слез.
— Что случилось, tesoro? — Он нежно притянул ее к себе, и ее заплаканное лицо прижалось к его груди. — Я оказался до слез плохим любовником?
Его мягкая шутка сработала. Ева тихонько рассмеялась и взяла его за руку.
— Я не представляла, что это бывает так… — прошептала она.
— Так — это хорошо или так — плохо?
— И то и другое.
— Как это?
— А вот так. — Выдержав короткую паузу, она продолжила: — Я ничего толком не знала о сексе. Иоганн и я были девственны, когда поженились. Ни один из нас не умел ничего и не знал, как надо. То есть Иоганн знал… основы, но я была абсолютно невежественна. — Голос ее дрогнул. — Даже не представляла, что это так приятно.
Ева замолчала, не в силах больше произнести ни слова. Но Даниель и без ее объяснений понимал: после того, что произошло между ними, она испытывает смешанные чувства. И одно из них — вина. Вина за то, что она получила наслаждение с ним, а с тем мальчиком, с которым ее связывала искренняя дружба и нежная любовь, не могла.
— Ева… — Он помедлил. Спать ему расхотелось. — Ева, ты же из Голландии. Твоя страна славится взрослым подходом к половому воспитанию. Как же вышло, что ты почти ничего не знала о сексе?
— В моей семье это слово было под строгим запретом, — тихо пояснила она. — Я знала, откуда берутся дети, но не знала — как и почему.
— А как же школа? Там вам об этом не рассказывали?
— Мы с сестрами не посещали эти уроки.
— И друзья тебе ничего не рассказывали? — Ему вспомнились собственные школьные приятели. Стоило кому‑то из них выяснить что‑нибудь новенькое о сексе и женщинах, он спешил поделиться своими открытиями с товарищами.
Она молчала долго, прежде чем ответить.
— У меня не было друзей…
Это было выше его понимания. Как это — не было друзей? У всех детей есть друзья. Дети сбиваются в группы: крутые дружат с крутыми, умники — с умниками, а неудачники, которых гонят отовсюду, словно бродячие кошки, ищут таких же, как они сами.
— Другие дети избегали нас.
— Да уж, детишки могут быть очень жестокими.
Она плотнее прильнула к нему.
— Вспоминая себя, я понимаю почему. Нас считали… странными.
— В смысле?
— Ну… У нас не было телевизора — одно только это делало нас ненормальными. Мать всегда стригла нас сама и всех одинаково — «под горшок». Сама шила нам школьную форму и другую одежду — простую и уродливую, и эта одежда делала нас тоже простыми и уродливыми. Я не умела разговаривать с людьми. Не умела заводить друзей. У меня не было ничего, чем я могла бы поделиться с другими детьми, я не смогла бы пригласить никого к себе в гости. Мы жили очень закрыто. Скудно.
— А Иоганн учился в твоей школе?
— Мы учились в школе для девочек. Он жил на той же улице, что и мы. Я считала его странным, потому что он всегда улыбался мне.
— И как же вы подружились?
Она помолчала, словно раздумывая.
— Я не помню. Это заняло несколько лет. Мы просто тайком улыбались друг другу, понимаешь? Мы даже не могли нормально поболтать по дороге в школу. Он заканчивал раньше и ждал меня у ворот, чтобы проводить до дома. Тессель прикрывала меня, чтобы Анжела и Кика не видели. Они рассказали бы родителям, и меня бы наказали.
— Они все твои сестры? — поинтересовался он, не решившись спросить, что значит «наказали».
О да, он не стал бы отрицать, что его захлестнули эмоции и повлекли к тому, чего он так хотел избежать. А они ведь договаривались: никаких душещипательных разговоров, никакой романтики. Но любопытство взяло над ним верх и совершенно заглушило голос разума, призывавший прекратить расспросы и поспать.
— Да. Анжела старшая, потом Кика, Тессель и последняя я. Я не видела их уже десять лет.
— С тех пор как сбежала?
— Да. Я виделась с Тессель через год после того, как сбежала. Она рассказала, что родители отреклись от меня. Сначала они выпытали кое‑что у нее, потом встретились с родителями Иоганна. Те знали, что творится у нас дома, и немного помогали нам деньгами. И лишь тогда выяснили, что мы поженились. Тессель рассказала, что они сожгли все мои фотографии и вырезали меня со всех семейных снимков.
— Ты общаешься с ней? С Тессель?
— Больше нет. Я не говорила с ней с тех пор, как Иоганн умер. В нашу последнюю встречу она рассказала мне о группе, к которой примкнула. Когда мои электронные письма стали возвращаться, я поискала информацию о ней. Это культ, думаю, безобидный, если культ вообще может быть безобидным. Так что в конце концов она тоже сбежала. — Ева вздохнула. — Жизнь порой выкидывает странные фортели, да? Тессель всегда была бунтаркой. Анжела и Кика были очень послушными и всегда выполняли родительские правила. А правил было очень много. Так чертовски много, что легко можно было нарушить какое‑нибудь, даже не подозревая об этом. Тессель же нарушала все подряд. Логично было бы, чтобы она сбежала при первой же возможности, но нет. А когда все же сделала это, попала из одной тюрьмы в другую.
