Глядя на Даниеля, она снова искренне посочувствовала ему. Она понимала, что его выбила из колеи не новость о сексуальной ориентации Пиеты, а то, что он так долго обманывал всех. Его можно было бы понять, будь Пеллегрини старомодными и консервативными. Но это было не так. Среди друзей и приятелей Даниеля были геи: один их них присоединился к ним памятным вечером в клубе «Жиру», и они с Даниелем непринужденно болтали о его свадебных планах. Франческа, звонившая час назад и узнавшая, что Даниель напился до беспамятства из‑за скандальных новостей, тоже была расстроена в первую очередь тем, что Пиета не нашел возможным довериться ей.
Погладив Даниеля по щетинистой щеке, Ева закрыла глаза, и ее захлестнула волна чувств к мужу. Как же она ошибалась в нем, когда сочла бездушным, самовлюбленным эгоистом! А он оказался самоотверженным и порядочным человеком. Он не нарушил ни одного обещания, которые дал ей. И тут ее словно молнией ударило. Она ведь тоже пообещала — пообещала никогда не влюбляться в него. Хотя и сделала это, ослепленная гневом. Тогда она ненавидела его. Ненавидела в нем буквально все. Но теперь вынуждена признать, что все изменилось. Он открыл в ней то, что она прятала глубоко в себе всю свою жизнь: ее чувственность, которая жаждала удовольствия и теперь вся сконцентрировалась на нем одном.
Ева напомнила себе, что испытывать нежность к мужчине, с которым занимаешься умопомрачительным сексом, вовсе не значит любить его. Даниель выбрал ее, потому что она умеет контролировать свои эмоции и никогда не теряет голову, так что настало время пустить свои способности в ход и взглянуть на ситуацию с логической точки зрения, а романтику выбросить из головы.
Музыка замолчала. Даниель аккуратно снял с проигрывателя пластинку, убрал в бумажный конверт. Двенадцать виниловых дисков — главный рождественский подарок Евы. Выбирала она его точно от души. Как‑то в разговоре с ней он заметил, что лучше всего музыка звучит на виниловых пластинках, она запомнила это, раздобыла и положила для него под елку все его любимые альбомы. По сравнению с этим спортивный автомобиль, который он подарил ей, — сущий пустяк.
Странно, как такие простые вещи могут заставить человека чувствовать себя так ужасно… Все рождественские планы и приготовления Евы к празднику пошли насмарку. Даниелю хотелось, чтобы она хотя бы пожаловалась, но она со свойственным ей спокойствием проявила такое сочувствие и понимание, что ему стало еще хуже.
Мать все время провела у себя в спальне, заливаясь слезами. Потеряв в один год любимого мужа и старшего сына, она сильно переживала, но заставила себя собраться и взбодриться, как и положено истинной Пеллегрини. Но, узнав, что ее старший сын скрывал от нее свою гомосексуальную ориентацию, она совершенно расклеилась. То, что он не доверился ей, больно ранило ее.
В разговоре с ним Ева высказала предположение, что Ванесса наконец осознала полностью смерть Пиеты. Ведь впервые после его гибели ей — да и всем им — так хотелось поговорить с ним, но это было невозможно… На это Даниель сердито возразил, что она не понимает, о чем говорит.
После своего тяжелого пробуждения утром накануне Рождества он был раздражен. С похмелья во рту было сухо, как в пустыне Гоби. Увидев стакан воды на прикроватном столике, он решил, что это мираж, но нет — стакан был настоящим. Ева предусмотрительно поставила его туда. Конечно, Ева, а кто же еще?
Он начал судорожно вспоминать детали своего пьяного дебоша. Напился он изрядно. Алкоголь, конечно, развязал ему язык, и он наговорил Еве того, в чем не мог признаться даже себе самому. И от этого на душе стало еще хуже. Мало того: он мог бы поклясться, что она назвала его «любовь моя»…
Дверь его кабинета открылась. На пороге стояла женщина, о которой он только что думал.
— Могу я с тобой поговорить? — негромко спросила она.
Близость, установившаяся было между ними за три недели брака, испарилась без следа. Они были вежливы друг с другом, и только. Даниель не мог бы сказать, кто из них решил, что они слишком сблизились, и надо сделать шаг назад, чтобы не нарушать обоюдных договоренностей. В любом случае их отчуждение было очень даже кстати.
— Конечно. Входи.
Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Внимательно посмотрев на Даниеля, сообщила:
— Мне звонила твоя сестра.
Он пожал плечами. Ева и Франческа подружились. Насколько ему известно, они теперь частенько созваниваются.
— Она сказала, что ты отказываешься ехать на открытие больницы.
Он гневно заиграл желваками.
— Сестра знает мое отношение к этому.
Ева и сама знала, хотя он перестал обсуждать с ней любые мало‑мальски важные вещи. Накануне Рождества он проснулся совсем другим человеком. Отстраненным. Чужим. Никаких легкомысленных улыбок, шуток и намеков. Даниель ушел с головой в работу и целые дни проводил в обществе адвокатов, занимавшихся его наследством. Как‑то вечером он поставил ее перед фактом, что идет на ужин, и не пригласил составить ему компанию. Гордость не позволила Еве спросить, куда и с кем он идет, да еще заставила ее лечь спать до того, как он вернулся в замок далеко за полночь.
Единственное, чем они занимались вместе, — был секс. Но и он стал другим. Лишь когда они вдруг просыпались посреди ночи в объятиях друг друга, барьеры, которые они негласно воздвигли между собой, рушились, и они самозабвенно предавались любви.
Похоже, Даниель решил отдалиться от нее… При этой мысли Еве переставало хватать воздуха, сердце сжималось. Ненамного легче становилось ей, когда она напоминала себе, что брак их основан на взаимной выгоде, а не на чувствах. Инстинкт говорил ей, что любовницы у Даниеля нет, но она понимала, что это ненадолго. Он по натуре охотник. Преследователь. Она стала его добычей. Он поймал ее. И рано или поздно он выберет себе новую цель.
От ощущения неизбежности подобного развития событий у Евы скрутило живот.
— Я понимаю, почему ты не хочешь ехать, — аккуратно подбирая слова, сказала она. — Но ты должен.
Даниель сердито прищурился.
— Я никому ничего не должен.
— В этом случае должен. Ты же не хочешь, чтобы весь мир подумал, что тебе стыдно за нетрадиционную сексуальную ориентацию твоего брата?
— Это здесь вовсе ни при чем, — процедил он сквозь зубы, стискивая кулаки.
— Я знаю, однако выглядеть это будет именно так.
— Мне. Плевать. Как. Это. Выглядит.
— Ты нужен своей семье, — собрав волю в кулак, настаивала Ева. — Ты нужен матери. Ей придется сохранять лицо перед мировой прессой, и ей необходима будет твоя поддержка.
— Прежде ей моя поддержка не требовалась, — упрямо возразил он.
— Откуда ты знаешь? Ты ее спрашивал?
— О чем?
— Хоть раз ты спросил ее, нужна ли ей твоя поддержка? Или ты всегда рассчитывал, что в случае необходимости рядом с ней будет твой брат или сестра, поэтому в твоем участии нужды нет? Если так, то ты ошибался.
