— Ты ничего об этом не знаешь!
— Я знаю, что она тебя любит и ты нужен ей. Ты в курсе, Наташа и Маттео приедут?
— Они не посмеют.
Ева сделала глубокий вдох.
— Они любят друг друга. Они не встречались за спиной Пиеты, хотя их можно было бы понять и простить. Твоя мать отчаянно пытается загладить вину перед ними. Она хочет вернуть свою семью. Она любит всех вас. И хочет почтить память Пиеты, присутствуя на открытии больницы, но ей надо, чтобы ты был рядом.
— Если так, почему она сама не скажет мне об этом?
— Потому что ты отказываешься говорить об этом. Даниель… Твой брат заслуживает этот мемориал. Какие бы ошибки он ни совершил, они не отменяют все то хорошее, что он сделал. Если его вдова может публично простить его, то и ты тоже сможешь.
В душе Даниеля шла отчаянная борьба. Он сидел, обхватив голову руками и закрыв глаза. Ева подошла к нему и нежно положила руку на плечо. В горле ее пересохло, на глаза навернулись слезы.
— В тот день, когда ты напился, я сказала, что ты стоишь тысяч таких, как твой брат. Докажи, что я права. Будь настоящим, а не тем, кем я сочла тебя при нашей первой встрече.
В комнате надолго воцарилось молчание. А потом Даниель нарушил его холодным ответом, от которого по спине Евы прошла дрожь.
— Я не изменюсь, Ева. Что бы ты там ни думала обо мне, я никогда не стану другим.
Он мягко убрал ее ладонь со своего плеча.
— Извини. Мне нужно работать.
Собрав все свои душевные силы, чтобы скрыть, как ей тяжело, Ева с едва заметной улыбкой спросила:
— Так ты подумаешь насчет открытия?
Он резко кивнул и выдвинул ящик рабочего стола.
— Подумаю.
— Спасибо.
Что ж, наконец‑то ей удалось перемолвиться с Даниелем хотя бы парой слов — с тех пор как выяснилась неприятная правда о Пиете, они совсем перестали общаться.
Даниель сдержал свое обещание. Через два дня за завтраком он сообщил Еве, что решил посетить открытие больницы на Кабальерос.
И вот, спустя пять дней после того, как он принял это решение, они ехали к мемориалу Пиеты по узким улочкам в колонне автомобилей, сопровождаемой охраной. Еве казалось, что она не была на Кабальерос целую вечность, хотя после ее отъезда не прошло и двух месяцев. Наконец они пересекли парк и остановились у здания, построенного благодаря стараниям семьи Пеллегрини.
Огромное белоснежное сооружение, в котором безошибочно узнавалась больница, сочетало современные тенденции и лучшие традиции местной архитектуры. Возле него в кольце охраны стояли сотни людей, большинство представляли прессу. Чуть поодаль, окруженные телохранителями под предводительством Филиппа, сгруппировались сами Пеллегрини и еще около дюжины гостей. Здесь был и губернатор города со своими людьми. За кордоном же собрались тысячи обыкновенных горожан, чтобы стать свидетелями события, жизненно важного для их разоренной бедствиями страны — открытия больницы, места, где будут рождаться их дети, места, куда они смогут приезжать, чтобы излечиться от ран и недугов.
Даниель крепко держал Еву за руку, когда они присоединились к его, а теперь уже и ее, семье. Он обнял мать и сестру, потом повернулся к Маттео. Ева затаила дыхание. Ей показалось, то же самое сделали и остальные, ожидая, что будет дальше.
Маттео протянул Даниелю руку…
Когда они виделись в последний раз, между ними произошла драка, после чего Даниель заявился в лагерь беженцев, где Ева оказала ему первую помощь. И вот теперь, при вспышках фотокамер, Даниель, игнорируя протянутую руку, заключил Маттео в объятия. А потом, с чисто итальянским темпераментом, обнял и расцеловал Наташу.
Они стояли спиной к центральному входу под мемориальной доской с именем Пиеты. Перед ними возвышался небольшой подиум с микрофоном. Даниель шагнул вперед. Негромко прокашлялся, взглянул на Еву и заговорил по‑английски.
— Дамы и господа, благодарю вас всех за то, что вы пришли на открытие больницы, построенной благодаря моему брату Пиете, к несчастью, безвременно ушедшему от нас. Пиета был прекрасным человеком, который всегда стремился помогать другим, используя привилегии, полученные им по праву рождения. Уверен, все вы читали, что писали о нем в газетах в течение последних нескольких недель. И все это правда.
Толпа пришла в движение, люди зашептались. Никто не ожидал, что Даниель коснется столь болезненной темы.
— Да, он совершал ошибки. Он ведь был обычным человеком. Он лгал и изворачивался — такое часто случается, такое может произойти с любым из нас.
Люди снова притихли.
— И я, и вся наша семья — все мы хотели бы, чтобы у него хватило смелости признаться нам, что он гей. Но теперь ничего не изменишь. И, несмотря ни на что, мы любим его. Любим всей душой и не хотим, чтобы память о той огромной работе, которую он проделал, была омрачена открывшимися обстоятельствами. Ничто не должно умалять его заслуг. Ведь только благодаря его трудолюбию и стремлению делать мир лучше место, где мы сегодня собрались, не осталось пустошью. Эта больница — реакция Пиеты на страшный ураган, который разорил эту страну. И я уверен, если рай существует, его душа сейчас там, и он счастлив видеть, что труд его получил достойное завершение.
Даниель кивнул собравшимся, сошел с подиума, встал около Евы, взял ее за руку и крепко сжал.
— Великолепная речь, — с нескрываемой гордостью прошептала она.
На подиум поднялся губернатор, однако за громким биением собственного сердца Ева почти не слышала, что он говорил.
Только сейчас она осознала, как сильно ранило ее отчуждение Даниеля. И этот брак стал для нее совсем не тем, на что она подписалась. Она хотела, чтобы у них с Даниелем все было по‑настоящему. Хотела растить вместе с ним их детей. Хотела наблюдать, как с годами седеют его темные волосы, а на его лице появляются морщинки… Она хотела гордиться им всегда, как гордилась сейчас. Хотела, чтобы он всегда — вот так крепко — держал ее за руку…
— Ты в порядке?
Она заморгала, возвращаясь к реальности. Речи были произнесены. Даниель пристально смотрел на нее, вопросительно изогнув бровь. Ей хотелось улыбнуться, но мышцы лица не слушались ее.
— Я в порядке. Просто немного… ошеломлена.
Нет, не немного. Совершенно ошеломлена собственными чувствами, от которых ее охватил ужас.
Она боялась и раньше, много раз, но так сильно — никогда. Она сделала худшее из того, что могла сделать. Влюбилась в Даниеля. Ну как ее угораздило влюбиться в мужчину, который никогда не ответит ей взаимностью?
Однако хотя он ее и не любит, что‑то к ней он определенно чувствует. Это ясно читалось в его глазах. Но что?…
— Ты все еще хочешь побывать в лагере?
Она как‑то упомянула, что хотела бы навестить знакомых ребятишек в лагере, узнать, как у них дела. И Даниель предложил ей съездить туда после церемонии открытия, перед отлетом в Италию. А потом удивил, поинтересовавшись, не хочет ли она, чтобы он поехал с ней. Предположив, что ему приятнее будет провести время с семьей, она отказалась. Пеллегрини собирались слетать на Агуадиллу, а она присоединилась бы к ним после визита в лагерь. На том и порешили. Филипп выделил Еве троих своих людей. Она было рассмеялась — зачем ей, мол, телохранители? Но Даниель строго напомнил, что теперь она богатая женщина, муж которой — человек широко известный, и за нее можно потребовать большой выкуп, так что телохранители в лагере беженцев ей совсем не помешают.
