Сертифицировано как рассекреченное
4 января 2009
В соответствии с Административным указом 12958 со всеми поправками
Глава RDD, ESD, WHS Лин Уэллс
Ровно через пять месяцев после того, как Рамсфелд отправил свою докладную записку, группа террористов врезалась на самолетах в башни-близнецы и Пентагон. Десятилетие, последовавшее за этим, снова совершенно не было похоже на то, чего на его пороге ожидали носители общественного мнения.
И Талеб, и Канеман, и я согласны: нет никаких свидетельств того, что экономические или геополитические прогнозисты могут дать прогноз на десять лет вперед, кроме до боли очевидного: «Будут конфликты». И еще могут быть случайные попадания в цель, неизбежные каждый раз, когда множество прогнозистов делает множество предсказаний. Эти границы прогнозируемости — предсказуемые результаты динамики эффекта бабочки нелинейных систем. В моем исследовании EPJ точность предсказаний экспертов окончательно скатывалась к случайности при прогнозах на пять лет вперед. И в то же время такой вид прогнозирования распространен, в том числе в организациях, которым следовало бы быть осмотрительнее. Каждые четыре года Конгресс требует, чтобы Министерство обороны выдавало прогноз на обстановку национальной безопасности. «Огромные усилия вкладываются в четырехлетний прогноз Министерства обороны», — заметил Ричард Данциг, бывший министр военно-морских сил
[216]. Именно это ритуальное задание вызвало интеллектуальный бунт Лина Уэллса и побудило его написать заметку.
Уэллс намекнул в своем заключении на метод планирования, превосходящий остальные. Если вам нужно планировать будущее за пределами горизонта прогнозирования, планируйте сюрпризы. Это означает, как советует Данциг, планирование адаптивности и гибкости. Представьте сценарий, в котором реальность бьет вас в ухо, и представьте, как станете на это отвечать. Затем вообразите, что она пинает вас в голень, и подумайте, как вы справитесь с этим. «Планы бесполезны, — сказал Эйзенхауэр о подготовке к битве, — но без них невозможно обойтись»
[217].
Талеб пошел в этом вопросе еще дальше: он призвал к тому, чтобы критически важные системы, такие как международная банковская система и ядерное оружие, были сделаны «антихрупкими», то есть не просто имели бы высокое сопротивление к потрясениям, но только укреплялись бы благодаря им. В принципе, я согласен. Но тут есть нюанс, который часто выпускают из виду: подготовка к неожиданностям — неважно, на гибкость мы нацелены или на антихрупкость, — дорого стоит. Нужно установить приоритеты, а это возвращает нас к прогнозированию. Подумайте о строительных нормах. В Токио новые высокие дома возводятся с применением передовых инженерных технологий, чтобы избежать сильных землетрясений. Это дорого. Имеет ли смысл так вкладываться? Когда точно произойдет землетрясение, не может быть предсказано, но сейсмологи знают, где они обычно происходят и какой силы, вероятно, будут. Токио — центр сейсмологической активности, поэтому там соблюдение дорогих инженерных стандартов действительно нужно. Но в регионах, менее подверженных землетрясениям, особенно в более бедных странах, придерживаться тех же стандартов не имеет смысла.
Оценки вероятности такого рода — основа всех планирований на длительные периоды, но они редко бывают такими же тщательными, как при подготовке к землетрясениям. В течение десятилетий Соединенные Штаты поддерживали возможность вести сразу две войны. А почему не три? Или не четыре? Почему бы заодно не подготовиться и к инопланетному вторжению? Ответы базируются на вероятностях. Доктрина двух войн основывалась на достаточно высокой вероятности того, что армии придется сражаться сразу в двух войнах, и это оправдывало огромные расходы. О вероятности трех войн, четырех войн или инопланетного вторжения речи не шло. Подобные суждения неизбежны, и если иногда кажется, что в долгосрочном планировании их все-таки избежали, то только потому, что утаили их. Это вызывает тревогу. Оценки вероятностей должны быть тщательными, чтобы мы могли судить, настолько ли они точны, насколько это возможно. И если они оказываются всего лишь предположениями, потому что ничего лучше в данной ситуации сделать нельзя, мы должны об этом сказать. Знать о том, что мы не знаем, лучше, чем верить в то, что мы что-то знаем, но ничего при этом не знать.
Вот что должно оказываться в центре нашего внимания, когда мы размышляем о прогнозировании. Но часто мы этого не делаем, что приводит к абсурду вроде геополитических предсказаний на двадцать лет или бестселлеров, посвященных наступающему веку. Как Талеб, так и Канеман объясняют, почему мы продолжаем допускать подобные ошибки.
Канеман и другие пионеры современной психологии выявили, что наше сознание стремится к определенности, а если не находит, само ее придумывает. В прогнозировании эффект знания задним числом — смертный грех. Вспомните, как эксперты, пораженные появлением на политической сцене Горбачева, быстро убедили себя, что оно было абсолютно закономерно, даже предсказуемо, хотя сами они его не даже не допускали.
Из-за такого отбрасывания неожиданностей прошлое выглядит более предсказуемым, чем было на самом деле, — а это поощряет веру в то, что и будущее более предсказуемо, чем на самом деле. Станет ли Китай ведущей экономической силой в середине XXI века? Многие верят, что так и будет. И это действительно может случиться. Но в 1980-е и в начале 1990-х годов люди с еще большей уверенностью считали, что в мировой экономике скоро будет доминировать Япония. Последовавший спад экономического роста Японии, по идее, должен заставить задуматься тех, кто предсказывает господство Китая
[218]. Зачастую то, чего ждешь, не происходит, потому что, когда оглядываешься назад, кажется странным: как кто-то вообще мог думать, будто Япония займет лидирующие позиции? Конечно, Япония бы дрогнула! Это очевидно — задним числом — точно так же, как и предсказание, что с Китаем подобного не случится, кажется очевидным сегодня.
А теперь подумайте, что происходит, когда эта психология сталкивается с реальностью, которую так хорошо описывает Нассим Талеб.
