Шептал:
«О, пресвятая Дева… О, Всеблагого Сына Мати Всеблагая… Всех сущих во гресех, скорбех, бедах и болезнях… О, Верная Предстательница и Заступница…»
Слышал слабый кашель приткнувшегося к плечу Федота Ветошки.
Когда-то сильно бесчинствовал Ветошка, считай, не сходил с кружала, с боем проходил по всем известным питейным избам, по пьяни бесстрашно купался в одной нательной рубашке в ледяной проруби, пробитой в реке Ковыме. А тут вдруг закашлялся, ослаб, будто ребенок.
«Умилосердися ко всем, чтящим всечасно Имя Твое… И всем яви всемощный покров Твой и заступление… От всех злых человек и от врагов видимых и невидимых защити и сохрани… Плавающим сплавай, путешествующим спутешествуй… Всем сущим в нужде и гладе буде Питательница…»
Как заяц-ушкан, смиренно грыз веточку красной ивы.
«Неимущим крова и пристанища буде Покров и Прибежище… Нагим подаждь одеяния… И всем нам – друг ко другу любовь, мир и благочестие, и здравие с долгоденствием…»
Повторял, стараясь согреть простуженного Ветошку:
«И всем нам – друг ко другу любовь…» Так чувствовал, что измученным до смерти людям любовь сейчас важнее всего.
«От внезапныя смерти без покаяния всех нас избави…»
Явственно видел перед собой Федота Алексеева, неистового Гераську, ушедших в пучину без покаяния. Явственно видел потоплых торговых гостей Афанасия Андреева и Бессона Астафьева, и многих, многих, действительно уже многих других.
«И всем христианскую кончину живота нашего… Безболезненну, непостыдну, мирну… И добрый ответ на страшном судищи Христовом даруй…»
Безболезненну… Непостыдну…
Толкал Ветошку локтем:
– Терпи!
И ведь вышли!
Вышли туда, где новая река Погыча широко впала в заледенелое море, образуя круглую губу. Мечтали встретить дикующих, хоть самых немирных, поговорить, попросить пищи, а нигде никого. Одни, наги и босы поднимались по снежной реке, рыбы добыть не могли, лесу нет. Вконец устав, послали вверх по реке специальный отряд в двенадцать человек – искать следы диких аргишей. Край огромный, отовсюду видно, что близко нигде не кончается. Неужто не найдут живых?
Казаки ходили двадцать дней.
Не нашли ничего – ни людей, ни аргишниц.
Стали воротить назад. А есть нечего, а злой ветер в глаза. Ноги не держат, совсем запуржило. Не дойдя трех днищ до главного стану, окончательно обессилели, начали копать в снегу неглубокие ямы. Переговаривались шепотом, готовились к смерти, творили молитву. Один Фома Пермяк возмущался, пытался растолкать товарищей. Кричал: «Что вы! Не надо спать. Навсегда уснете!»
Только двое смогли подняться – якуцкий казак Сидорка Емельянов да енисейский промышленный человек Ивашка Зырянин. Остальные лежали в плотном снегу, плакали, смиренно просили: скажите Семейке, чтобы постеленко какое прислал, хоть самые худые парки.
Фома Пермяк обещал.
Но когда вернулся обратно, в назначенном месте никого не нашел.
Может, свели измученных людей какие немирные иноземцы, а может, волки полярные всласть попраздновали. Так и запомнилось: снежная долина, низкое небо, а между небом и плоской долиной – невысокое пространство запорошено медленным снегом.
Перезимовав в устье новой реки, съев все, что можно было вокруг съесть, потеряв еще трех человек, с первым весенним солнцем двинулись по реке вверх. Обрывистые берега обтаивали, тяжелый лед падал в кипящую воду. А все равно веселее, чем беспомощно слепнуть в пустыне от неистового сиянья снегов.
Когда добрались до первого лесу, на сухом возвышенном островке над рекой Майной, напротив ревущей бешеной протоки Прорвы срубили деревянный острожек. Вокруг ольха, иногда густая, не подступись. Росли березы, светло-зеленые тополи, иногда большие, как великаны. Ну, чернели траурные ондуши, зеленел стланик, как везде. В малых рощицах на берегу вдруг нашлись следы старых костров. Значит, обрадовались, бывают здесь люди. Известно, что духи, плохие или хорошие, костров не жгут.
Сели в деревянных избах, подсчитали статки.
Железа для подарков иноземцам почти нет. Синего бисера-одекуя тоже почти нет. Совсем почти ничего нет. И одежка – тертая перетертая, с частыми дырами. Ларька Логинов, зачарованно уставившись на Дежнева, спросил:
– Зачем все это считать?
– Чтоб казне поруху не делать.
– А как с душой? – зачарованно спросил Ларька.
Семейка усмехнулся:
– Душа, она Божья, Ларька, и больше ничья. Так что, Господь позаботится о каждой. А мне – вас хранить. Больше никому. Я – прикащик, значит, все статки висят на мне. Я сильно радею вас привести к жизни.
А погода прижимная, даже весной пуржит.
У поганых замерзших блат, клином выходящих на темную замерзшую реку, неясные тени. Даже ужасаться старались тихо, чтобы шумом не гневить Господа. Вот куда, правда, пришли? Кругом камень да воля. Кто-то из опытных промышленных людей уйдет к лесу, затаится под деревом с пищалью, долго ждет – вдруг олешек? Шаркнет удачный выстрел, все радуются.
Но порохового зелья осталось мало. Каждый, кто мог, луки построил.
Когда вынесло в низовья последний серый лед, когда заклокотала под обрывами чистая синяя, как в котле, вода, в сендухе, будто очнувшись, в одну ночь вымахнули из влажной земли цветы. Теплый воздух напитался пронзительным звоном комарья и нежным запахом багульника. Сендушные птицы разголосились, пошел по реке лосось. Однажды увидели дымок костра на берегу, пару островерхих юрт. Ну, голоса, лай собачий. Дикующие на русских смотрели с большим испугом, бросались стрелами. Одна попала Дежневу в шею. Наверное, была грязная, или просто поплевал на нее иноземец: Дежнев долго не мог поворачивать голову, поворачивался сразу всем телом, как волк. Потом освоились, взяли в аманаты дикующего одноглазого князца Чекчоя, добились ясака с Колупая и с Неговы. Правда, возмущались незамиренные чюванцы Леонт да Подонец, последний даже замахивался ножом на Дежнева, но Господь миловал.
Одного за другим сажали в казенку князца Обляку, князца Алдыбейку, потом князцов Панилку да Чинчилдайку. Каждого внимательно расспрашивали: вот прятались зимой в низовьях реки Погычи. Выкопали глубокие снежные ямы и в них прятались. Всего девять человек, у рта мохнатые. Может, кто-то из дикующих свел тех людей в свои стойбища? Может, кто-то держит русских людей в неволе, считает их аманатами? Вы только скажите, мы договоримся. Говорили дикующим: вы нас не бойтесь, мы от души отблагодарим каждого, кто укажет живого русского. Или даже неживого.
Ничего не узнали.
Отъедались. Подводили дикующих под шерть.
Деревянный острожек на Майне быстро разросся.
Появились амбары, избы; острожек обнесли крепким частоколом. Несколько раз спускались на лодках вниз по реке, открыли в лимане плоскую черную галечную коргу с богатыми моржами. Дежнев потихоньку учинял чертежик всего, что видел сам и его люди. Однажды отгромили у коряков глупую бабу. Кривой рот открыт, в глазах вечные слезы, на голове много косичек. Шевелятся от вшей.
