– Прямо так и сказал? – с любопытством переспросил Страйк. – Впервые слышу.
– Неужели я не рассказывала? Наверное, забыла.
И одновременно со Страйком вспомнила, как он неделю отлеживался у Лорелеи, а потом часами напролет сидел у больничной койки Джека.
– Я зашла к нему в кабинет – об этом точно рассказывала – и услышала его телефонный разговор с какой-то гостиницей насчет потерянного зажима для денег. Ранее принадлежавшего Фредди. Когда Чизуэлл повесил трубку, я рассказывала ему про «Равные правила игры» – таким счастливым я его не видела ни до, ни после. «Раз за разом они себя выдают» – так он сказал.
– Интересно. – У Страйка перехватило горло – боль в ноге становилась невыносимой. – Значит, Рафаэль, по-твоему, бесится из-за потери наследства?
Робин, которой в голосе Страйка почудились саркастические нотки, ответила:
– Дело не только в деньгах…
– Многие так говорят, – хмыкнул он. – Дело не в деньгах, но и в деньгах тоже. Ведь что такое деньги? Свобода, безопасность, удовольствия, шанс начать сызнова… Сдается мне, из Рафаэля еще немало можно вытянуть, и, думаю, заняться этим нужно тебе.
– Что еще он способен нам рассказать?
– Хотелось бы понять, зачем ему звонил Чизуэлл, прежде чем у того на голове оказался полиэтиленовый пакет. – Страйк еле терпел боль. – Я здесь не вижу смысла: если даже Чизуэлл собирался наложить на себя руки, он не мог не понимать, что есть люди, куда более подходящие для того, чтобы составить компанию Кинваре, чем ее ненавистный пасынок, который к тому же находится за много миль от нее – в Лондоне. А если мы имеем дело с убийством, – продолжал Страйк, – то этот звонок становится еще более бессмысленным. Чего-то нам недоговаривают… ох… слава тебе господи.
В открывшейся впереди прогалине показался Стеда-коттедж. Сад, обнесенный сломанным забором, больше походил на чащобу. Приземистое строение из темного камня знало лучшие времена: в крыше зияла дыра, почти все оконные стекла потрескались.
– Присядь, – посоветовала Робин, указывая на толстый ствол поваленного дерева сразу за забором, и Страйк послушался, а она пробилась к входной двери и толкнула ее плечом, но дверь оказалась заперта.
Передвигаясь по колено в траве, она заглянула в грязные окна. В пустых комнатах лежал слой пыли. Единственное напоминание о предыдущем жильце нашлось в кухне, где на замызганной столешнице одиноко стояла кружка с портретом Джонни Кэша.
– Похоже, дом не один год пустует и никто его не облюбовал, – сообщила она Страйку, появляясь с другой стороны лачуги.
Страйк, только что затянувшийся сигаретой, не отвечал. Он смотрел на окаймленный деревьями котлован размером метров шесть на шесть, поросший крапивой, чертополохом и высоким бурьяном.
– Как по-твоему, это можно назвать ложбиной?
Робин заглянула в чашеобразное углубление.
– Я так скажу: это больше похоже на ложбину, чем все остальное, что попалось нам по дороге.
– «Но закопали его… ее… не там. А в ложбине, у папиного дома», – процитировал Страйк.
– Я слазаю, посмотрю, – сказала Робин. – Жди меня здесь.
– Нет. – Страйк поднял руку, чтобы ее остановить. – Там ты ничего не найдешь…
Но Робин уже съезжала по крутому склону «ложбины», разрывая джинсы колючками.
Передвигаться по дну было непросто. Крапива доходила почти до пояса, и Робин пришлось поднять руки, чтобы избежать царапин и волдырей. Болиголов и репейник испещрили зелень белыми и желтоватыми точками. При каждом шаге ноги натыкались на длинные колючие побеги шиповника.
– Осторожней там, – мучимый собственным бессилием, сказал ей Страйк, глядя, как она продирается сквозь колючки.
– Да все нормально, – ответила Робин, пытаясь разглядеть почву под буйной растительностью.
Если котлован и хранил какие-то тайны, то он давно порос бурьяном, и вести здесь раскопки было бы очень трудно. Так она и доложила Страйку, приподнимая спутанные ветви ежевики.
– Вряд ли Кинвара очень обрадуется, если мы начнем тут раскопки, – заметил Страйк, а сам вспомнил слова Билли: «Мне она не разрешила копать, а вам разрешит».
– Постой-ка. – В голосе Робин зазвучала тревога.
Прекрасно понимая, что она ничего не могла там найти, Страйк все же напрягся:
– Что такое?
– Пока не знаю, – ответила Робин, вертя головой так и этак, чтобы получше разглядеть то, что скрывала жирная плашка крапивы в самом центре ложбины. – Боже мой.
– Что такое? – повторил Страйк. Даже сверху он не мог ничего разглядеть в этих зарослях. – Что ты там увидела?
– Сама не знаю… Может, показалось… – заколебалась она. – У тебя, случайно, перчаток с собой нет?
– Нет. Робин, прекрати…
Но она уже, как могла, с поднятыми руками примяла подошвами крапиву, а потом на глазах у Страйка наклонилась и стала вытаскивать что-то из земли. Выпрямившись, она замерла, склонив рыжевато-золотистую голову над своей находкой, и Страйк нетерпеливо окликнул:
– Ну что там?
Робин подняла бледное на фоне темной зелени лицо и протянула в сторону Страйка небольшой деревянный крест.
– Нет-нет, стой там, – приказала она, когда Страйк машинально двинулся к обрывистому краю, чтобы помочь ей выбраться. – Я сама.
Несмотря на все предосторожности, она покрылась царапинами и волдырями, а потому решила, что теперь уже можно об этом не думать, и стала решительно карабкаться вверх, цепляясь за растительность на крутом склоне, пока не дотянулась до руки Страйка, который вытащил Робин на поверхность.
– Спасибо. – Она едва переводила дыхание. – Похоже, эту штуку много лет назад там воткнули, – сказала Робин, счищая землю с заостренной нижней части.
Отсыревшая древесина пошла пятнами.
– Тут какая-то надпись. – Страйк забрал у нее крест и, прищурившись, стал изучать склизкую поверхность.
– Где? – удивилась Робин.
Когда они стояли так близко, ее волосы щекотали ему лицо. Надпись, давно размытая дождями и росой, была, похоже, в свое время сделана фломастером.
– Почерк вроде бы детский, – тихо сказала Робин.
– Первая буква «с», – разглядел Страйк, а на конце… как ты считаешь?.. не то «н», не то «и».
– Не знаю, – прошептала Робин.
Они стояли, изучая этот крест, пока их не вывел из раздумий далекий гулкий лай норфолк-терьера Рэттенбери.
– Мы пока еще в усадьбе Кинвары, – нервно напомнила Робин.
– Угу. – Цепко держа крест, Страйк с зубовным скрежетом похромал под гору той же дорогой. – Заедем в какой-нибудь паб. Жрать охота – умираю.
44
…но на этом свете столько разных белых коней, мадам Хельсет…
