– Нечасто увидишь на дорогах такой антиквариат, – прокомментировал он.
– Пока ни разу меня не подвел, – сказала Робин.
– Уверена, что можешь вести машину? – шепнул Страйк, когда она поворачивала ключ зажигания. – Можем изобразить, что тебе все еще дурно.
– Я в порядке.
И на сей раз это было правдой. Он назвал ее лучшим водителем из всех, ему известных; эта похвала, пусть сдержанная, вернула ей часть самоуважения, и она плавно вырулила на проезжую часть.
Последовало долгое молчание. Страйк решил, что дальнейшее обсуждение душевного здоровья Робин лучше отложить.
– Под конец разговора Уинн назвал какое-то имя, – сказал он вслух, доставая блокнот. – Ты уловила?
– Нет, – смутилась Робин.
– Сэмюель, что ли? – сделал пометку Страйк. – Мердок? Мэтлок?
– Я не расслышала.
– Это ерунда, – подбодрил Страйк. – Он мог и вовсе ничего не выболтать, если бы ты на него не наорала. Только не подумай, что я рекомендую и впредь называть фигурантов извращенцами и ворами.
Он развернулся, потянувшись к пакету на заднем сиденье.
– Печеньица не желаете?
62
Но я не хочу быть свидетелем твоего поражения, Ребекка!
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
К их приезду парковка ипподрома «Ньюбери» была уже забита до отказа. Зрители, направляющиеся ко входу под козырьком, были в большинстве своем одеты непринужденно – в джинсах, в жакетах, как и Робин со Страйком, но кое-где мелькали костюмы, летящие шелковые платья, короткие стеганые куртки, твидовые шляпы и вельветовые брюки всех оттенков лиловато-коричневого и горчичного цветов, отчего Робин вспомнила Торквила.
Углубившись каждый в свои мысли, они встали в очередь за билетами. Робин боялась даже думать, что начнется, когда они дойдут до бара «Лукавая кобыла», где работала Тиган Бутчер. Разговор о душевном здоровье явно был далек от завершения, и Робин подозревала, что Страйк просто хочет дать ей время успокоиться, прежде чем требовать ее возвращения к бумажной работе в офисе.
На самом деле мысли Страйка в это время работали совсем в другом направлении. Из-под козырька, где толпилась очередь за билетами, виднелись белые перила, а изобилие твида и вельвета напомнило о последнем посещении рысистых бегов. Он не особенно интересовался бегами. Дядя Тед – единственная постоянная в его жизни фигура, хоть как-то тянущая на роль отца, – увлекался футболом и парусным спортом, и хотя двое-трое армейских приятелей Страйка охотно делали ставки на лошадей, сам он так и не проникся этим удовольствием.
Впрочем, три года назад он побывал на дерби в Эпсоне с Шарлоттой и двумя ее любимыми братьями. Как и Страйк, Шарлотта выросла в разобщенной, недружной семье, но все же настояла на том, чтобы принять приглашение Валентайна и Саши, хотя Страйк даже не пытался изобразить интерес к скачкам, да и с большой прохладцей относился к обоим этим хлыщам, считавшим его необъяснимой прихотью сестры.
В то время он был на мели: на нищенские средства создавал агентство и одновременно отбивался от наседавших на него адвокатов своего биологического отца, у которого не от хорошей жизни взял небольшой заем, когда ему отказали все банки, объясняя это повышенным риском. При всем том Шарлотта разозлилась, когда он, потеряв пять фунтов, поставленных на фаворита, воздержался от новой ставки. Впрочем, она не стала обзывать его пуританином, ханжой, плебеем и скупердяем, как делала прежде, когда он отказывался подражать ее знакомцам, безрассудно и кичливо бросавшим деньги на ветер. Подначиваемая своими братьями, она сама повышала и повышала ставки, в конце концов выиграла две с половиной тысячи фунтов и настояла, чтобы они все вместе отправились пить шампанское; в павильоне ей вслед оборачивались многие, привлеченные редкой красотой и темпераментом.
Пока они с Робин шли по щебню главной дороги, тянувшейся прямо от беговой дорожки за возвышающимися трибунами, вдоль кофеен, прилавков с сидром и фургонов с мороженым, мимо раздевалок жокеев и бара для тренеров и владельцев лошадей, Страйк думал о Шарлотте, о выигранных и потерянных ставках… но голос Робин вернул его в настоящее:
– Похоже, нам сюда.
На вывеске была изображена голова темной подмигивающей кобылы с удилами, перекинутыми через кирпичную стенку. В уличной зоне было многолюдно. Среди гула разговоров и общего смеха сдвигались пластиковые бокалы с шампанским. Бар «Лукавая кобыла» выходил на поле, где вскоре ожидалась проводка лошадей, привлекавшая все больше зрителей.
– Быстро занимай тот высокий стол, – приказал Страйк, – а я возьму нам выпить и скажу Тиган, что мы здесь.
Он исчез в здании, не спросив, что ей заказать.
Робин уселась за высокий стол с металлическими барными стульями, которые, как она знала, предпочитает Страйк, поскольку для его протезированной ноги они были гораздо удобнее низких плетеных диванов. Вся уличная зона находилась под большим полиуретановым тентом для защиты жаждущих от гипотетического дождя. Сегодня на небе не появилось ни облачка, было тепло, легкий бриз слегка шевелил листья фигурно подстриженных растений у входа в бар. Ясный выдастся вечер, хорошо будет копать в ложбине у Стеда-коттеджа, думала Робин, предполагая, что Страйк вряд ли откажется от поисков только из-за ее неуравновешенности и лишних эмоций. От этой мысли внутри ее еще больше похолодело; она схватила списки участников бегов, которые выдавались вместе с картонными входными билетами, и оторвалась от чтения только тогда, когда перед ней поставили маленькую бутылку шампанского «Moёt & Chandon», а Страйк уселся за стол с пинтой биттера.
– «Дум-бар», бочковый, – весело сказал он, слегка наклоняя стакан в ее сторону, прежде чем отпить.
А Робин тупо уставилась на бутылочку шампанского, которая напоминала ей флакон с жидким мылом.
– Это по какому поводу?
– Празднуем. – Страйк сделал изрядный глоток из своего стакана. – Я знаю, так говорить не полагается, – сказал он, лазая по карманам в поиске сигарет, – но хорошо, что ты от него отделалась. Спать с невестой своего друга на супружеском ложе? Он заслужил всего, что его ждет.
– Мне нельзя пить. Я за рулем.
– С меня содрали двадцать пять фунтов, так что хотя бы отпей чисто символически.
– Двадцать пять фунтов – вот за это? – поразилась Робин и, воспользовавшись тем, что Страйк прикуривает сигарету, украдкой вытерла вновь набежавшие слезы.
– Скажи мне вот что, – сказал Страйк и помахал спичкой, чтобы потушить огонек. – Ты когда-нибудь задумываешься, в каком направлении движется агентство?
– Что ты имеешь в виду? – Робин явно встревожилась.
– В день открытия Олимпиады мой зять учинил мне допрос с пристрастием, – сказал Страйк. – Разглагольствовал о достижении того рубежа, за которым мне больше не придется топтать улицы.
