Щедрик ведрик,
Дайте вареник,
Грудочку кашки,
Кильце ковбаски…
И нам надавали много лепёшек и ещё чего-то вкусного.
А потом в бараке накрепко заперли входную дверь, завесили её рядном, чтоб не дуло, вытащили в коридор столы, занавесили окна в комнатах, чтобы не было видно с улицы, что происходит в доме, и все сели праздновать Рождество. Ели «украинский бешбармак» (на самом деле бешбармак – блюдо казахское, с лапшой, но у нас в бараке так называли густой суп из баранины с галушками), мамалыгу с патокой (сахара ни у кого не было, но изредка доставались сладкие отходы сахарного производства) и тёплые пирожки, которые называли «шанежки».
И ещё был концерт. Мама спела несколько рождественских гимнов, мы с Уляшей пели про тихий вечер, а потом Уляша взяла мамин сборник стихов и прочла (сама!) вслух и очень выразительно «Илью Муромца» Алексея Толстого (Уляша со знанием дела объявила: «Алексея Константиновича!») и «Деревенского сторожа» Николая Огарёва. И все громко хлопали Уляше, а она сказала, что у неё очень хороший учитель, и мне тоже хлопали.
Федосья Григорьевна сказала, что я «таке разумно дитё» и вообще «гарна дивчина», но «ще не вмие чулки плесть», то есть я ещё не умею вязать чулки.
Уляша обещала меня научить. Кравченки подарили мне пять спиц, а Пилипенки – два клубка шерсти, белый и чёрный.
Но научиться вязать в ту зиму я так и не успела.
XI. Тонкий лëд
В киргизских степях зимой почти не бывает снега, но морозы вполне приличные. В середине января случился сильный мороз, и вода в котловане, вырытом когда-то для добычи глины, покрылась льдом. Вначале замёрзли края, а потом и середина.
Котлован был километрах в двух от нашего посёлка, на полпути между верхним посёлком и конюшней центральной усадьбы. Когда появился лёд, котлован облепила ребятня с усадьбы, и конечно же, туда двинулась мелюзга с нашего посёлка.
Шли мы плотной кучкой. Впереди – заводила всех наших проказ, мальчик чуть старше меня со странным именем Сапкос – так киргизы произносят слово «совхоз». Именно так назвали Сосонбаевы своего сына. В конце 20-х – начале 30-х годов появилось много новых, нетрадиционных имён, произведённых от имён и фамилий вождей (Лени́на, Стали́на, Владле́н), от слов политических лозунгов (Рэм – революция, электрификация, мир, Рим – революция, интернационал, мир) или просто отражавших стремления родителей (Артака – артиллерийская академия, Сапкос – совхоз).
Сапкос единственный из киргизских ребятишек прилично говорил по-русски, а так как его отец Сосонбай был главой рода, то и относились к нему соответственно – уважительно. На верхнем участке школьников не было. Школа была только на центральной усадьбе в пяти километрах от нашего посёлка, и, когда дети в семье должны были в восемь лет идти в школу, семью переводили работать на центральную усадьбу. К школе все так или иначе должны были русский знать, потому что преподавали там по-русски. Сейчас вся наша компания была 6–7 лет от роду и по-русски говорила весьма приблизительно.
У замёрзшего котлована уже собралось в тот день человек двадцать ребят – все значительно старше нас, явно школьники. Некоторое время мы стояли друг против друга – пять «верхних» шестилеток и десятка два «центральных» – от восьми до двенадцати.
– Вот и здо́рово, пришли испытатели! – закричал один из больших мальчиков. – Идите сюда!
Мы подошли.
– Вот ты, самая лёгонькая, умеешь кататься по льду? – это мне.
– Да, но у меня нет коньков. Раньше были «снегурочки», а теперь нет.
– А у нас ни у кого нет. Мы катаемся просто на ногах. Умеешь?
– Не знаю, попробую.
Спустилась на лёд, оттолкнулась, поехала. Даже лучше, чем на коньках!
– Попрыгай, лёд не трещит?
– Нет.
– Не прогибается?
– Нет.
– Айда, ребята! Только далеко от берега не отходите, а то провалимся.
С визгом и шумом все кинулись на лёд. Образовалась небольшая, но очень весёлая свалка. Потом все как-то разобрались и начали кататься по кругу. Было очень здорово. В азарте я начала отдаляться от берега. Там было просторнее и лёд глаже. Ко мне присоединились ещё несколько человек – кто поменьше ростом. Лёд не трещал, но чуть-чуть прогибался. Мы катались и во весь голос вопили: «Лёд прогибается, а он/она катается!» И вдруг, безо всякого треска, лёд подо мной проломился и я ушла под воду с головой. Хлебнув воды, я всё же вынырнула. Воды оказалось по подбородок, так что утонуть я не могла, но она была очень холодная и очень невкусная.
Старшие мальчишки быстро сориентировались: подвинули по льду ремень, велели мне очень крепко за него держаться и на счёт «три» подпрыгнуть как можно выше.
– Ты подпрыгнешь, мы дёрнем и вытащим тебя. Только держись за ремень.
Хотя и не с первой попытки, но меня вытащили.
– Беги домой изо всех сил. Всё время беги, не останавливайся, а то простудишься.
Ну я и помчалась. Два километра. А ребята остались кататься дальше.
Куда бежит человек, если он насквозь мокрый, если хлюпают ботинки, если мокрая одежда противно прилипла к телу, а из пальто идёт дождь? Вот вы куда побежали бы? Вот и я туда же – к маме.
Без стука я ворвалась в контору. В главной комнате мамы не было. Я в растерянности остановилась, и сразу из пальто натекла лужа – очень уж быстро капало на пол.
– Ты что тут делаешь? – раздался резкий окрик.
«Ох, детям же в контору ходить не положено», – мелькнула мысль, но двинуться с места я не могла.
– Ты зачем сюда пришла? Мама занята.
– Я… Я… Я совсем мокрая.
Управляющий побледнел.
– В котловане? Кто ещё?
– Я одна. Они там катаются.
– Трое к котловану! Намётом! – крикнул управляющий куда-то на улицу. – Взять верёвки, в случае чего – драть их всех. Нудольскую – домой!
И, завернув меня с головой в свою тут же сброшенную с плеч бекешу, подхватил на руки и выбежал. Открыв дверь своей квартиры (она была в том же доме, что и контора, только с другой стороны), он крикнул что-то в дверь и побежал дальше, уже к нашему бараку.
Пока примчалась мама с ключом, из свёртка порядочно накапало. Поставив мокрое мамино сокровище посреди комнаты, управляющий снял с меня бекешу и быстро ушёл. Мама ахнула.
– Мелочи жизни! – повторила я любимые мамины слова. – Лёд проломился, но я не утонула, там воды только по уши, – утешила я маму, не попадая зубом на зуб.
