– Попозже. Вот послушай. Был такой поэт Язы́ков, и у него есть хорошие стихи.
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.
Смело, братья! Ветром полный,
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья!
Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней.
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.
Смело, братья! Туча грянет,
Закипит громада вод,
Выше вал сердитый встанет,
Глубже бездна упадёт!
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда выносят волны
Только сильного душой!
Смело, братья! Бурей полный,
Прям и крепок парус мой!
Понравились стихи?
– Очень!
– А как ты думаешь, о чём они?
– Про море, про бурю, про моряков.
– И только?
– Наверно, нет, раз ты спрашиваешь, но я не знаю, про что ещё.
– У взрослых есть такие выражения: «волны жизни», «светлая даль», «жизненные бури». На эти стихи написана музыка. Хочешь послушать? Закрой глаза и слушай.
Я подсунулась к маме под локоть, прижалась к тёплому боку и, закрыв глаза, замерла. Мама негромко запела, а закончив петь, вопросительно посмотрела на меня.
– Мамочка, я всё-всё поняла. Эта песня про сейчас. Про нас с тобой.
– Да, и пусть выше вал и глубже бездна, но наша душа – как прямой и крепкий парус, и мы обязательно доплывём.
– Ура! Мы доплывём, мы доплывём! – закричала я и во весь голос запела: «Но туда выносят волны…»
– Эй, чижик! – засмеялась мама. – Слова-то запомнила, а мелодию врёшь! Послушай, как правильно.
V. Атаман
Жизнь как-то наладилась. Я снова гуляла посреди жилой зоны и тихонько, себе под нос, пела разные песни по настроению: «Вихри враждебные» и «Тихий вечер», «Мы шли под грохот канонады» и что-то весёлое детское, и, конечно, «Нелюдимо наше море». А по-французски и по-немецки мама без неё петь и говорить не велела.
Прошёл слух, что скоро всех нас отпустят. Наши мамы наделали так много саманных кирпичей, что класть их было уже негде. Везде лежал и сох саман. Новый делать было нельзя: не успеет до осенних дождей высохнуть настолько, чтобы его можно было сложить в решётку для окончательной просушки.
Как-то днём я увидела у коновязи целых трёх лошадей. Одна из них была очень красива: высокая, рыжая, с белыми «чулками» на передних ногах. Две другие – обычные гнедые. Очень захотелось рассмотреть рыжую получше, и я приблизилась к рабочей зоне. Место было опасное: ходить туда детям запрещалось, поэтому я делала вид, что просто тут гуляю, но ходила так, что коновязь всё время была в поле видимости – то справа от меня, то слева. Ну, а чтобы на меня вообще никто не обратил внимания, я ходила и пела, а сама смотрела на рыжую лошадь.
Из конторы вышел военный и направился в сторону жилой зоны.
«Нужно уходить, и побыстрее», – мелькнула мысль. Не желая показать, что я испугалась, я шла спокойным шагом и что-то напевала. Я была уже на полпути, когда меня обогнал очень высокий человек. Сделав ещё несколько шагов, он резко обернулся и встал у меня на дороге. Я тоже остановилась. Этого лица я раньше не видела. Ярко начищенные сапоги, скрипучая портупея и много красных штучек на воротнике – их называли петлицы, но что они означали, я не знала.
– Что это ты поёшь? – спросил он.
Я страшно разозлилась. На себя – за то, что я так испугалась, и на него – за то, что я его боюсь.
– Какую песню ты поёшь? – повторил он.
Подняв голову, уставившись прямо ему в глаза, я пошла в наступление. «Вихри враждебные веют над нами», – пела я, делая маленький шаг на каждый песенный такт. Места мне хватило только для двух первых строчек. Про «роковой бой» и «безвестные судьбы» я допевала, стоя в двух шагах от него, сжав кулаки и закинув голову, чтобы не потерять его взгляд. А глаза у него смеялись. Меня чуть отпустило.
– Спой мне ещё что-нибудь. Ты ведь любишь петь?
– Я люблю петь сама себе, – мрачно сообщила я.
– А какой конь тебе больше всего понравился?
– Рыжий.
– Это мой. Мне он тоже нравится. Пойдём, я его тебе покажу.
Спрятав руки за спину, я отступила назад.
– Туда ходить нельзя.
– Со мной можно, пойдём.
– Там рабочая зона, мне туда ходить не положено. Я живу тут, это моя зона, а вам сюда ходить положено? – совсем осмелела я.
– Иногда. А я тебя узнал. Ты та девочка, которая всех кусает, верно?
– Вот ещё глупости, я вообще не кусаюсь. А этот… Он первый начал, а когда пристают, нужно дать сдачи.
– Это хорошо, что ты умеешь дать сдачи. А чего он к тебе пристал, как ты думаешь?
– Может, он совсем не умеет разговаривать… Вот и разозлился, что его пёс подружился со мной и долго со мной разговаривал. Если бы он сам разговаривал с пёсом, он бы не захотел говорить со мной.
– Так пусть бы и спрашивал с собаки. Чего он на тебя накинулся?
– А-а-а! Побоялся, небось: там такие большие зубы – попробуй тронь! Вот он ко мне и полез. Дурак, наверно.
– Очень может быть. Это всё мама тебе объяснила?
– Вот ещё! Я что – маленькая, что ли? Сама подумала и догадалась.
– Но вы же с мамой говорили про это? Что она тебе сказала?
– Не-е… Сначала я очень долго спала, а потом нам некогда было про это говорить.
– А про что же вы говорили?
– Про Толстого, который Алексей Константинович. А вы знаете, у нас целых три писателя с фамилией Толстой. Есть ещё Лев Толстой, он писал про войну и мир, но мне это ещё рано читать. Сейчас есть ещё Алексей Толстой, но про него мама сказала, что и его мне рано читать. А первый Толстой написал про князя Серебряного. Очень интересная книга, только до конца мама ещё мне не рассказала. Осталось ещё несколько дней. А вы не знаете, откуда вылупляются кузнечики?
