– Я бы не потратил свою жизнь зря. У меня была бы жизнь или хотя бы возможность жить. А сейчас нет. И что значит – у нас не было ничего общего? Было. Это у тебя не было ничего общего с Мэй. А я на тебя не похож. Совсем не похож.
Макс отвернулся и презрительно скривил губы:
– Как заметил убийца-садовник, неудивительно.
– Что? – Дуглас схватил отца за руку. – Что это значит?
– А ты как думаешь? Спроси лучше свою мамочку, – прошипел Макс и, высвободив руку, вскочил и скрылся в кабинете, оставив Дугласа стоять с открытым ртом.
Потом даже не обернулся, чтобы посмотреть ему вслед, а вместо этого поднял голову к висевшему на стене портрету полного жизни, самоуверенного, сосредоточенного на себе человека. Долго стоял неподвижно, глубоко задумавшись, а потом, шумно вздохнув, словно все это время обходился без кислорода, заявил, обращаясь к Уэнди:
– Ухожу. Завтра заберу вещи.
Лицо сестры исказилось тревогой:
– Но, Дуглас, куда же ты пойдешь? Куда? Полиция…
– Пока не знаю. Лишь бы подальше отсюда. Объясню копам. Останусь на связи. – Он быстро пересек комнату, подошел к сестре и поцеловал ее в щеку. – Пока, сестричка. Не волнуйся.
У Уэнди задрожали губы. Дуглас бережно освободился от ее судорожной хватки, кивнул Бервин и Берди и, не оглядываясь, зашагал к выходу. Когда за ним захлопнулась дверь, Уэнди зарыдала и пробормотала сквозь слезы:
– Невыносимо! Как с нами могло такое случиться? Проклинаю тот черный день, когда эта девушка явилась к нам в дом. Как папа мог сказать Дугласу эти ужасные слова?
– Ради всего святого, Уэнди! – воскликнула Бервин. – Хотя бы постарайся посмотреть на вещи трезво. Мэй мертва! Макс не в себе. Дуглас сам напросился на все, что получил. Потому что дурак.
Уэнди взглянула на нее с неприязнью.
– Нет, Дуглас не дурак. Ему одиноко, горько, плохо. А теперь папа прогнал его. Опять. И на сей раз, похоже, навсегда.
– Может, так лучше для них обоих.
Уэнди встала:
– Пойду спать. Думаю, завтра утром тебе следует уехать отсюда.
Она поднялась наверх, а Берди и Бервин отправились в кухню. Обнаружив там рисовые крекеры и бутылку газировки, они сели за стол рядышком и принялись грызть, как мыши.
– Макс действительно считает, что Дуглас не его сын? – спросила Берди после долгого молчания.
Бервин пожала плечами:
– По-моему, он всегда сомневался в своем отцовстве, хотя никогда не говорил об этом прямо. Но я подозревала с самого начала. Макс прогнал Ингрид, потому что она с кем-то путалась. Он сам мне об этом сказал. Дугласу было всего два года, а роман продолжался не менее трех лет.
– Это был отчим Дугласа?
– Нет. Тот появился позднее. А тогда ее интересовал какой-то богатый, женатый мужчина. Макс рассказывал, что Ингрид добивалась, чтобы он бросил жену: вероятно, надеялась с помощью беременности, – но тот не поддался и от жены так и не ушел. По словам Макса, любовник Ингрид был крупный, тяжелый, мускулистый. Как Дуглас. Больше Макс ничего не говорил.
Бервин обвела кухню рассеянным взглядом. Медные кастрюли и сковородки блестели на крючках, отражая свет луны. Рабочие поверхности стола сияли чистотой.
– Макс не создан для отцовства – во всяком случае так было раньше. Он принял Дугласа, но никогда его не любил, потому что знал о том, другом мужчине. И все же столь откровенный выпад не в его духе. Уэнди права: если бы не история с Мэй, он не пустил бы в ход запрещенное оружие. Дуглас действительно дурак. – Она помолчала. – И ему действительно плохо, горько и одиноко. В этом Уэнди тоже права.
Берди проснулась внезапно, не понимая, сколько времени прошло и что ее разбудило. Включила свет, приблизилась к окну и раздвинула шторы. Темнота. Шум волн. Ветки скребут стекло. Не видно ничего, кроме собственного отражения. Вдруг возникло ощущение, будто за ней следят, и Берди быстро задернула шторы. Интересно, полиция все еще работает в саду? Дэн до сих пор здесь? Может, надо пойти посмотреть? Одеваясь, она уловила сладкий запах. Корица.
В кухню Берди вышла в тот самый момент, когда Макс доставал из духовки противень с печеньем. В ответ на удивленное выражение ее лица он пожал плечами.
– Сваришь кофе? Чайник уже вскипел.
– Макс, что вы делаете? – Берди взяла из его рук пачку кофе и начала насыпать в кофейник.
– Это помогает успокоиться, – произнес он, выкладывая печенье в плетеную корзинку. – Начинал кондитером и до сих пор люблю готовить, особенно печь.
– Да, знаю.
Берди внимательно посмотрела на него. Такой худой. Он редко ел то, что готовил, но очень любил угощать других, любил искушать, наполнять рты сладостью и видеть улыбки, при этом сам ни в чем не нуждаясь.
– С матерью Уэнди я встретился в пекарне, – продолжил Макс, подходя к холодильнику, тихий и подавленный, словно вся энергия испарилась. – Очаровательное, прелестное создание. Я потерял голову. Никогда не видел такой восхитительной девушки. – Он достал масло, молоко, сахар и поставил на стол. – Она умерла, когда родилась Уэнди.
– Что? А я думала…
Макс печально улыбнулся:
– В переносном смысле. Она… когда мы поженились… когда родилась Уэнди, Соня превратилась в автомат. Изменилась до неузнаваемости. Да, появилось много забот, согласен. Но она больше не смеялась. Не хотела веселиться, развлекаться. Нежная, мягкая девушка исчезла. Произошла метаморфоза. Фея превратилась в домохозяйку и захотела, чтобы я тоже стал другим. Может, мужем, который жарит на заднем дворе барбекю и моет машину. Не знаю. Очень сердилась, когда я не мог… или не хотел. Отчаянно боролась с моим желанием работать на радио. Ненавидела людей. Боялась всего на свете. На вечеринках стояла с таким видом, будто кто-то хотел ее ударить. Испуганная и в то же время агрессивная. Любое сказанное слово понимала по-своему, искаженно. А Иза…
– Нельзя винить жену за плохое отношение к Изе, Макс.
– Ах, Иза! – Он развел руками. – Иза всегда находилась рядом. Никогда никому не угрожала. Иза и я – это всего лишь Иза и я.
– Макс! – Берди поставила кофейник на стол. – Нельзя было требовать от Сони, чтобы она это поняла. Как и от любой другой женщины на ее месте. В конце концов, ваши с Изой отношения вряд ли можно назвать… платоническими.
– Вряд ли. По крайней мере, в то время. Но какое это имело значение? Иза никогда не стремилась к браку. Соня же… Как бы то ни было, из-за Изы любовь к женам не проходила. Любовь – во всяком случае, к двум первым женам – иссякла из-за них самих. А Иза всегда оставалась… просто Изой.
И остается до сих пор, подумала Берди. Но сейчас все изменилось. Иза состарилась. Макс тоже.
– Бервин была другой. При ней меня ни к кому не тянуло. Иза сразу это почувствовала и отступила, быстро нашла мне замену. Но у Бервин мозги вставлены правильно. Она понимает меня гораздо лучше, чем остальные. Знает, что я опасный негодяй: опасный лично для нее, – и потому держится в стороне.
