– С пидорастами не пьем, – тихо буркнул Мочегон.
– Жрите сами с волосами, – цыкнул зубом Красноглаз.
– Зур рахмат, я на диете, – двинул к выходу Шамаш.
Так что столоваться по-товарищески, да еще со вкусом, пошла к Энлилю лишь проголодавшаяся Нинти – по-родственному, без церемоний, в компании с веселой Анту. Энки, хоть и родственник, и не подумал поддержать их, метнулся к двери. Видимо, на Шахте в Арали у него были важные дела.
– Спасибо, голубчик, некогда, – так же откланялся Тот, коротко кивнул, выбрался на воздух и пошагал к своему гравикару. У теллуриевого борта его ждал верный Имхотеп, суровый, сосредоточенный, в костюме обер-майора.
– Салют, учитель! Заводить?
– Нет, пока не надо, – улыбнулся Тот, – хочу пройтись пешком. Не составишь мне компанию?
– Слушаю и повинуюсь, учитель, – вытянулся Имхотеп, радостно оскалился и, вытащив дистанционный торсионный блокиратор, активировал защиту гравикара. – Я готов.
И они не спеша двинулись по тенистым улицам Ниппура – шли и не переставали удивляться. Ах, как же он изменился за эти дни, город мудрости, храмов и веселья. Старый, добрый Ниппур. Улицы и площади его были пусты, в храмах не справляли службу, лодки у причалов на Большом Канале покачивались на волнах без охраны. Садись в любую и плыви. Только куда? К морю? К гибели? Навстречу смерти? Ниппур обезлюдел в одночасье, точнее говоря, за одни сутки: жрецы на аппаратах ануннаков подались на Тибет крепить веру, зажиточные, богатые и власть имущие впрягли в повозки быков, люди же простые, богобоязненные понадеялись на крепость своих ног. Дочь, ночь – сутки прочь, и Ниппур опустел, вымер, превратился в настоящую пустыню. Над городом висела тишина, только скорбно перешептывались кроны, ревели недоеные коровы да истошно блеяли овцы. Птиц, как это сразу заметил Тот, в парках Ниппура не было. Зато то там, то тут группами и поодиночке взору представали люди. Амелу, лулу, авилумы, потомки человекообразных обезьян. Они жарили мясо на кострах, жрали, пили, дрались, предавались блуду и вообще вели себя хуже хомо эректусов, от которых, собственно говоря, и произошли. Это была пена, отбросы, гниль, наихудшие из человеческого стада. Бродяги, дезертиры, вероотступники, проститутки, преступники, беглые рабы.
– После нас хоть потоп! – выкрикивали они и вызывали гнев, гадливость, ярость и мысли о медленном убийстве.
«М-да, что-то где-то я недоглядел, – подумал Тот, горестно вздохнул и повернул с Канала налево, по направлению к Центральной площади. – А впрочем, и среди ануннаков, соплеменничков, уродов хватает. Ведь сказано же истинно: по образу и подобию».
На пару с Имхотепом он прошел Кирпичный город, Змеиное кладбище, Казармы, Пруды и остановился у ограды очень древнего, построенного в честь лучезарнейшего Ана храма. Здесь, сидя по-походному под сенью сикомор, их ждали с нетерпением четверо мужчин.
– О, отец, – прошептал один, могучий и широкоплечий, бросился вперед и с чувством заключил в объятия улыбающегося Тота. – О, мудрейший!
Это был его любимый сын от женщины лулу, властитель Шуруппака Зиусурда. Зачатый экспериментально, опытным путем, умом он пошел в отца, гениальнейшего ануннака, а статью и красотой попер в мать, служительницу культа. А прибыл Зиусурда в Ниппур по делу. По делу важному, секретному, весьма безотлагательному, требующему полной концентрации. Прибыл, естественно, инкогнито.
– Царь!
– Архитектор!
– Почет! И уважение!
Крепкие объятия наконец распались, властитель и строитель обменялись приветствиями, и Тот в сопровождении сына отошел в сторонку:
– Ну, как там двигаются дела с плавсредством? Надеюсь, сын мой, по экспоненте?
Речь шла о гениальном, разработанным еще покойным Аном проекте под рабочим названием «Ковчег». Это была самоходная, неограниченного района плавания баржа, предназначенная для выживания в непростых условиях будущего катаклизма. Причем баржа не только самоходная, но еще и полуподводная, способная укрыться в глубине от ярости бушующего океана. М-да, иди-ка ты такую построй…
– Дела, отец, идут, полным ходом, – ответил Зиусурда. – Мачтовый кедр, густейшая смола, лучшая, распушистейшая пакля. Забиваю без счета быков и овец, морем разливаю брагу, масло и вино. Думаю, дней через десять будет все готово…
– Неделя, сын мой, максимум неделя, – перебил его Тот, – и каждый вечер пристально смотри в сторону Сиппара
[26]
. Когда Шамаш в ночи прикажет грому грянуть и дождь камней и искр с небес обрушит, взойди на свой корабль и плотно вход закрой
[27]
. Буря, значит, скоро грянет, буря…
– Понял тебя, о отец, – сконцентрировался Зиусурда, – о мудрейший…
– И вот еще что, – сказал Тот, быстро посмотрел по сторонам и вытащил неброский, но массивный теллуриевый нагрудный медальон. – Надень и носи, не снимая. Эта вещь должна быть всегда с тобой, где бы ты ни был. В молельне, в опочивальне, в объятиях любимых женщин. Ты меня понял, о сын?
Он не стал говорить Зиусурде, что в медальон был вмонтирован гипермаяк – пусть будет ануннаком с большой буквы, надеется только на себя и в минуту, а может, и в час испытаний сделает все возможное и невозможное. Ну, а уж если настанет край, хана, амба, то старшие, как могут, помогут…
– Понял тебя, о отец, – выдохнул с почтением Зиусурда, – о великий…
– Ну вот и хорошо, вот и ладно. – Тот активировал гипермаяк, повесил Зиусурде на шею и глянул на трио мужиков, мощно подпирающих деревья. – А кто это с тобой? Они не похожи ни на придворных, ни на охрану.
– О, отец, ты, как всегда, прав. Это не придворные и не охрана, – с почтением Зиусурда кивнул. – Это дальняя родня уважаемого Исимуда, к слову сказать, не такая уж и дальняя – лоцман-виртуоз по прозвищу Хой и два его сына боцманы Зам и Калафет. Третий сын, Пим, остался в Шуруппаке и сейчас крепит пиллерс в районе третьего шпангоута. О, отец, это настоящие морские волки, дьяволы, баловни волны, корифеи румпеля, кормила и киля, мастаки форштевня и двойного дна. Я их взял сюда с собой для ясности, если у тебя вдруг возникнут вопросы.
– Да нет, вопросов больше не имею. – Тот хмуро посмотрел на Зама, двухметрового, зверообразного, очень не похожего на мореплавателя, с отвращением вздохнул и подумал вдруг, словно поднял завесу, что Исимуд-то, оказывается, совсем не прост. Теперь, куда ни плюнь, везде его народ. И в море, и на суше, и в небе, и под землей. Потоп не потоп, катаклизм не катаклизм… Впрочем, долго рассуждать на темы популяций Тот не стал, принялся прощаться. Сердечно с Зиусурдой и дистанционно с мореходами. Его ждала куча, гора, фантастическая прорва работы. Километры и километры километрового же льда, неотвратимо надвигающиеся на беззащитный океан. Готовые под корень извести дело всей жизни Ана, великого ануннака, достойнейшего из достойных. А этого допустить было никак нельзя.
