А полет между тем, хвала Аллаху, продолжался – в иллюминаторе тянулись облака, по салону ползал зеленый змий, стюардессы начали нести харчи в путешествующие массы. Так что Бродов побаловался минералкой, съел аэрофлотовский обед и, глянув сквозь стекло на пену под фюзеляжем, мгновенно по-спецназовски заснул. Приснилось ему как всегда – башня, мерное коловращение и женский певучий голос. Волнующий голос Дорны. Господи, где она сейчас…
Проснулся Бродов от рева моторов – аэробус заходил на посадку. Горело сигнальное табло, облака в иллюминаторе рассеялись, внизу, под брюхом самолета, поблескивая, проплывало море – ленивое, изумрудное, вальяжное, напоминающее шелковое одеяло. Момент был самый волнительный: пассажиры притихли, стюардессы сели, даже Кнорр заткнулся, бросил выпендреж, что-то ему сделалось не до анекдотов. Похоже, побледневшие губы его шептали: «Господи, спаси, сохрани и не выдай. Сделай так, чтобы количество наших взлетов всегда равнялось сумме наших посадок».
Его десситский бог был в хорошем настроении, да и наши летчики не подкачали – самолет плавно снизился, прокатился на шасси и, ревя турбинами, благополучно замер. Ура, долетели. Вот она, заграница-то, вот она, Африка. Вот он, Черный континент. И началась обыденная послепосадочная суета – возвращение багажа, заполнение бумажек, прохождение перед ликами таможенных орлов, донельзя вальяжных, до невозможности усатых, масляно посматривающих своими грозными очами. Только не для всех.
– Командир, подойди, – услышал Бродов в мобильнике хриплый голос Небабы, отправившегося за Кобельборзом.
Данила подошел. Потомственный Костегрыз, Заслуженный Кишкотряс, он же Старший Лицензированный Терьер лежал на дне своего ящика очень тихо. Язык его вывалился, глаза закатились, из пасти обильно пузырилась кровавая пена. Казалось, что он более мертв, чем жив. Весьма отчетливо казалось.
– Так, – Бродов помрачнел, прищурился, потрогал киноцефала. – Жив. Но, похоже, плох. И не скажу, что это морская болезнь.
– Я, командир, тоже. Глянь, – перешел на шепот Небаба, быстро посмотрел по сторонам и зашуршал газетой. – Вот, у кобелька под лапой лежало. Под передней. Правой.
В газету было завернуто странное существо: змеиное туловище, перепончатые крылья, когтистые лапы на манер голубиных. И длинные, бороздчатые передние зубы, похоже, ядовитые – гадюки отдыхают. Да, странное такое летучее существо, к тому же полураздавленное, все в розовой слизи. А уж вонючее-то…
– А еще говорят, рожденный ползать летать не может, такую мать, – Бродов посмотрел, выругался, вытащил мобильник. – Сима, брось все. Иди сюда.
Внутри него будто лопнула пружина, все сразу встало на свои места, приняло форму, сделалось конкретным и определенным. Миссия провалена, секретность тоже, где-то даже не утечка – полноводная река. А значит, надо валить, заметать следы, корректировать легенду и держаться своих. Тех своих, с которыми делить нечего.
Тем временем подтянулся встревоженный Серафим.
– Ну, бля, – заглянул он в ящик, сплюнул, помолчал, понюхал существо. – Вот сука. Слышал о таком, но еще не видел. Это репто-мутанто-вульгарис малый, ядовитый, как сто гадюк. Летающий мементо море. Странно, и почему это наш начальник еще жив? Гм, странно, очень странно. А ведь…
– Значит, так, – буркнул Бродов, засопел и начал упаковывать существо в газету. – Нас кто-то сдал со всеми потрохами, а потому нужно экстренно сваливать. А по пути определить барбоса к врачу, чем черт не шутит, может, и выживет. Держаться друг друга, фиксировать тылы, не растягивать колонну и нюх не терять. Лично у меня нет доверия ни к Гирду, ни к Кнорру, ни к барышням из органов. У них своя компания, у нас своя. Ферштейн?
«Да что уж тут непонятного-то», – Потрошитель вздохнул, Кобельборз промолчал, Небаба же задумчиво погладил череп:
– Так, значит, бывают еще эти мутанты и большие? Да… Ну что, взяли? Эх, ухнем.
Вдвоем с Серафимом они подняли Кобельборза и, словно в саркофаге, потащили на досмотр. Вот, извольте видеть, паспорт, вот сертификат, вот мульки от вакцины, да не от какой-нибудь – от «Супердефендер-3». А тихий такой лежит потому, что в полете укачало. Не привык, знаете ли, к аэрофлоту, все больше к будке да к цепи. К тому же сонный он, на наркоте, вот и сомлел с устатку да от перелета
[98]
. Который, трижды хвала Аллаху, прошел так славно и благополучно.
На выходе туристов из «Шерсти» ждал добро скалящийся араб – тоже наш, контрактно завербованный, из штата фирмы «Прямо в рай».
– Велькам ту Иджипт
[99]
, едем в номера, – сказал он, распушил усы и очень по-мужски взглянул на прелести от Верки. – Вай, какая эшта
[100]
.
– Мы, – Бродов посмотрел на Небабу и Серафима, – подъедем позже. Вначале в ветклинику, песик у нас плох, в дороге укачало. Младший брат как-никак, лучший друг человека…
– А что это ты раскомандовался, ассур? – Гирд сузил глаза, начальственно зашептал прямо в ухо: – Кто здесь Уполномоченный Заместитель? Ты, Нелицензированный, или я? Да я сейчас…
– Обоссышься, – взял его за яйца Бродов, сжал, закрутил, выдержал паузу и мило улыбнулся арабу: – Езжайте-ка вы, батенька, без нас. Мы попозже. – Подождал еще, ослабил хватку, посмотрел недобро на орионца: – Дернешься еще – яйца оторву. С корнем. А потом еще язык. Будет тебе, гад, день Свободы Африки. – Отпустил пришельца, вытер руку, сделал знак своим: – Пошли, ребята. Что-то здесь воняет.
– Девочки, пока, увидимся! – Потрошитель игриво подмигнул и, подхватив с Небабой контейнер с Кобельборзом, попер тяжелораненого на выход – ну да, Египет – страна саркофагов.
Погрузили киноцефала в голубое такси, габаритами и формой напоминающее гробовозку, уселись сами и стремительно подались на просторы Африки. Сразу же выяснилось, что как не всякий крокодил доплывет до середины Нила, так и какой же араб не любит быстрой езды – шестиполосная магистраль напоминала сумасшедший дом. Правил движения не было, каждый водитель делал, что хотел. А хотелось каждому водителю делать две вещи: жать, да посильнее, на педаль газа и на оглушительно гудящий клаксон, и желательно одновременно. Так, чтобы с шумом, с гамом, с ревом стрелой, словно болид в атмосфере. У многих это здорово получалось. От них привычно уворачивались пешеходы, перебегавшие дорогу, многие с наследниками на руках. А сверху, сквозь выхлопные газы, с небесной высоты взирало на весь этот бардак солнце. Африканское, раскаленное. Взирало абсолютно индифферентно…
Однако летели недолго. Скоро полет замедлился, поток стал густеть и постепенно превратился в банальную пробку – прибыли в центр Каира. Бензиновое облако сделалось гуще, какофония неистовой, скорость медленной, никакой, в час по чайной ложке.
– Стой, мусульманин, – сориентировался Бродов, честно рассчитался по таксе
[101]
и в сопровождении Небабы, Серафима и Кобельборза окунулся в марево дня. Все поняли его правильно, промедление было смерти подобно.
