А русская история – как тот белый, который я нашел этим летом в Квебеке и тут же вспомнил пастернаковское «О если б я прямей возник!..»: на искривленной, изогнутой, рахитичной ножке он выбился из земли и врос в нее обратно шляпкой. Безнадега! Срезал без сожаления и жалости.
Наша любимая в кемпинге на Святой Анне 39-я площадка, где когда-то, четыре года назад, явился наш нынешний кошачий любимец Bonjour, нелегально ввезенный в США, была забронирована, предложили выбрать из оставшихся, мы взяли ту, на которой нас встретил этот гриб-уродец. Поставив палатку, я отыскал у нас на участке еще парочку белых, наутро – еще один. Место было зачарованное, потому как на соседних участках, которые я прочесал и прошмонил, не было ни одного. Или это я был очарованным странником? Я дал Богу задание: пусть выдаст пятый, который я и обнаружил через пару часов. Лена меня ругала: нельзя обращаться к Богу по пустякам, всуе: не гневи Бога. Я: это мой Бог, пусть не вмешивается в наши отношения. Мы прожили в этом кемпинге над Квебек-сити пять дней и ежедневно я находил парочку белых на нашем заколдованном участке. Нигде больше их не было.
Я прожил целую жизнь как номад, графоман и фингофил. Моя родина там, где можно писать, путешествовать и где растут из земли грибы. То есть повсюду – минус пустыня Гоби, пески Сахары и Северный полюс, где их нет. Родина есть пространство, центр которой повсюду, а граница – нигде. Привет Николаю Кузанцу, кому принадлежит копирайт на эту таинственную метафору, все равно к чему ее отнести, а уж у него кто только ее не свистнул без никакой ссылки на первоисточник – от сожженного в центре Рима Джордано Бруно до свихнувшегося на мысли о смерти Паскаля.
Я – ссылаюсь.
Bonjour
Всем моим котам – живым и мертвым, а не только Бонжуру, – посвящаю
Чертов перекресток! Где-нибудь на Лонг-Айленде на таком перекрестке светофоров не счесть, в том числе с поворотными стрелками, а здесь, на все стороны один мигающий красный. Не в оправдание себе, но почему водитель должен удесятерять свое внимание там, где все можно передоверить безотказному компьютеру? Три дороги сходятся и расходятся в одной точке, причем две, что досюда совпадали, рвут отношения, моя, 159-я, отлепляется и ныряет вправо. Вот удача – в последний момент замечаю поворот, сворачиваю вправо, забыв глянуть налево, и врезаюсь в мчащийся «олдсмобиль» с местным, то есть квебекским, номером.
Для моей невнимательности были, понятно, и субъективные причины, которые я вкратце изложу. Все у меня на этот раз шло наперекосяк, чтобы не сказать враздробь. В чем разница? Сейчас поймете.
Я уже писал, что каждый год совершаю бросок на север, сбегая от нью-йоркской жары в атлантические провинции Канады, граждан которых зову «провинциалами», а квебекуа (так они именуют себя сами) – бонжурами, ибо bonjour самое ходовое слово в их лексиконе. Они выражают с его помощью всю гамму своих чувств – не только приветствие, но и прощание, благодарность, радость, гнев, желание и проч. Как русскоязычные брайтонцы – о’кеем. Мои попытки ввести в разговор другие клише – типа бонсуар, оревуар, мерсибоку, сильвупле и в одном особом случае моншерами – встречались бонжурами с недоумением, как ненужное расширение словаря.
Отгороженный от местного населения глухой стеной безъязычия, я тосковал на этот раз по человеческому общежитию, по людскому общению, по женской плоти, наконец. Плоти как раз было более чем: попадались редкостно красивые особи, в основном мужеского роду, и я, придерживаясь банальной сексуальной ориентации, относился к аполлонам эстетически, воспринимая их как часть здешней фауны, которую предпочитал флоре, и жил с ней – прошу прощения за двусмысленность – душа в душу, несмотря на отдельные конфликты.
Взять хотя бы енотов, племя милое, дружелюбное, трогательное, но вымогатели отчаянные, по идеологии марксисты, право собственности не признают и апроприируют все, что плохо лежит. Это главный зверь, с которым у меня столкновений нет, но трения – беспрестанно. Потому что мелкая (по сравнению с нью-йоркской) здешняя белка с прозрачным пружинистым хвостиком – скорее попрошайка. Как и бурундучок, которого Набоков ошибочно зовет сусликом. А белка, если что и утащит, так разве что белый гриб. Пластинчатые грибы не трогает.
Медведь не в счет. Я его и видал-то на воле только дважды за все мое кочевье по кемпингам и мотелям Америки-Канады. Один раз – в роскошном отеле «Гарнет-Хилл» в Адирондакских горах, в богатый период моей американской жизни (был и такой – после получения шестизначного аванса за книгу про Андропова): медведь там был чем-то вроде местной достопримечательности, являлся точно к обеду – хоть сверяй по нему часы! – залезал в мусорный контейнер, и все в ресторане прилипали к окнам, глядя, как он там орудует.
Другой раз – далеко на севере, в Кейп-Бретоне, ухайдакавшись за день, я отправился в свою палатку, позабыв закрыть окно в машине. Часа через два просыпаюсь от жуткого грохота. Направил луч мощного полицейского фонарика – до сих пор не пойму, как удалось мишке протиснуться в оконный проем. Зверь поднял голову и нагло посмотрел мне в глаза. Потом, признав мои права, вылез из машины и, не поблагодарив, вразвалку удалился в лес. Наутро я смог оценить нанесенный мне материальный ущерб. Сиденье порвано, бардачок взломан – не прячу ли чего? Не говоря уж о едовых запасах – двух коробках с кукурузными хлопьями и коробке шоколадных конфет с ликером, которую я вез Лене Клепиковой в подарок. Подивился, как аккуратно топтыгин освобождал конфеты от фольги и как тщательно отбирал среди хлопьев изюм, урюк и прочие сухоягоды. Метрах в десяти от палатки я чуть не вляпался в смолистую кучу – вот и благодарность! – а при выходе на тропу заметил медвежью мету на подосиновике: процарапал шляпку когтями. Так и стоял этот исполосованный гриб никем не востребованным из-за медвежьего табу.
Огорчился было, а потом решил, что все по справедливости: я здесь гость, надо платить за звериное гостеприимство. Что делать! Слетал в ближайшую деревушку километров за пятьдесят и возобновил едовые запасы.
А хитроумнее зверя, чем красно-бурый красавец лис в квебекском заповеднике Святого Мориса над Труа-Ривьер (в городке сошлись три реки), не встречал ни разу. Впервые его увидел, когда приехал сюда к вечеру из Трембланского дикого леса – дородный лис прочно стоял на обочине, напряженно вглядываясь в проезжающие машины. Если бы знать заранее! Но я проехал мимо, едва дыша, боясь спугнуть зверя. На другой день милях в трех от того места заметил припаркованные на обочине машины и тоже встал: мой лис спокойно разгуливал среди людей и позировал фотографам – задаром или в обмен на съестную благодарность. По ассоциации вспомнил одомашненную лису у Фолкнера, что жила на ферме в подвале и растила приплод от хозяйского пса. Но как этот лис решил жить на халяву, предпочтя ее охоте на зайцев и прочую живность? В тот день я обогатил свой французский запас словом «ренар» – его на все лады повторяли квебекские зеваки, а заодно извлек из памяти шарж Тулуз-Лотрека на Жюля Ренара, изображенного им в виде такого вот лиса.
Опускаю виденных мною этим летом скунса, бобра, дикобраза и гигантского черного лося – сохатый долго стоял на мосту через Чертову реку (La Diable Riviere), перекрыв движение. Ни один из них в набегах на съестные припасы замечен не был, а не пойман – не вор.
