Одно волнение уляжется, другое сразу же готовится (привет забытому поэту): во время недавней вылазки в ближний лесопарк был жестоко, до крови, искусан неведомыми мне лесными существами. «Они тебя любят, а ты их нет», – потешается Лена. Я-то думаю, что все дело в моей слишком тонкой аристократической коже и доступности кровяных сосудов для всякой лесной нечисти.
Достает меня и ее тотальный антропоморфизм с пессимистическим уклоном. Наделяя окрестный мир – живой и неживой – человеческими свойствами, она всегда из разных вероятностей предполагает худшее, драматическое.
– Ой, у нее лапка сломана, – чуть не плачет Лена, видя чайку, скачущую на одной ноге по океанскому берегу.
– Поделом! – торжествую я. – Она пыталась выхватить из воды рыбу, а та, защищаясь, изловчилась и откусила ей лапу. Я на стороне жертв, даже потенциальных.
– Какой ты недобрый! Представь, это была не рыба, а акула. Эта чайка обречена.
На этот раз ошибаемся оба – слава богу. Демонстративно профланировав перед нами на одной лапе, чайка вынимает из-под крыла невредимую вторую и с разбега взмывает, машет нам на прощание крылом, кружит над океаном, пока не превращается в точку на горизонте, а потом и вовсе исчезает.
Хотя вокруг нашей палатки гужуются белки, бурундуки, сурки, зайцы и прочее зверье, подкармливаемое Леной, но особым ее расположением пользуются еноты.
Первое близкое знакомство с этим зверем случилось у меня давным-давно, на заре моего северного кочевья, в Мэне. Припозднились с женой у палатки – звезды, ночные шорохи, запахи и все такое. Вдруг Лена со свойственной ей нежностью говорит без всякого на то с моей стороны повода:
– Ну что тебе надо, скажи на милость?
Посветил фонариком – енот деликатно и призывно трогает мою спутницу сзади за локоток: сама, мол, отужинала, а я?
Умилившись, Лена тут же предложила ему наших яств – он все умял при свете фонаря, потом обернулся и скосил глаз в сторону. Я направил фонарик в указанном направлении, а там – енотиха, размером поменьше и, судя по всему, застенчивая: пришлось и ее угостить. С тех пор до самого нашего отъезда ужинали вчетвером.
Другой раз, в кемпинге у отрогов горы Тремблан (Дрожащей), этот ночной зверь вел себя с нами – точнее, с нашими пожитками – не просто запанибрата, но с разбойной наглецой.
Проснулся часа в два от грохота и долго не мог заснуть, силясь вспомнить, не оставил ли чего съестного на столе. Вроде бы нет. Что-то катилось по земле, трещало, билось, но вот грохот стал удаляться в сторону оврага, на краю которого я поставил палатку.
Всю ночь на дне оврага шла дикая возня. Спариваются? В конце концов я уснул, а наутро – полный караул! – не узнал нашу «Тойоту Камри»: вся, от крыши до колес, в енотовых грязных следах, тот ее облазил и облапил, пытаясь проникнуть внутрь. Потерпев фиаско, отыгрался на портативном холодильнике, который я с тех пор прячу в машину: свалил со стола и скатил на дно оврага, да так, бедняга, и не смог открыть.
– Вот разбойник, – говорю я, наводя утром порядок.
– Ну и бессердечный ты! Он обиделся, что мы ничего ему не оставили на ночь.
О господи!
Однажды я был не то чтобы отмщен, но моя вечная спутница посрамлена. Опять-таки на ночь глядя, услышав шорох у ног, она протянула руку, чтобы погладить енота, но у того иглы встали дыбом, полагаю, от возмущения – громадный ископаемый дикобраз, слепой и глухой от рождения. Я догадался хлопнуть в ладоши, и он отошел в сторону, но обернулся к нам своими огромными глазницами. Лена и его пожалела, и выставила ему остатки курицы, которые остались нетронутыми: вегетарианец.
По природе, я – вуайерист, наблюдаю фауну и флору со стороны, а Лена принимает в жизни окрестной природы активное участие. По мне, даже слишком активничает. Она находит на берегу и бросает обратно в океан медуз, морских звезд и даже громадных ископаемых мечехвостов, хотя никто из них не просит ее о помощи и вполне возможно, что это у них массовое самоубийство. Но Лена показывает мне, с каким удовольствием беспомощная на земле и тающая на солнцепеке медуза ныряет в глубину, а мечехвост, отплыв несколько метров, зарывается в песок, чтобы его не обнаружил хищник. Однажды заприметила на траве выброшенных рыбаками дохлых угрей-детенышей и снесла эти трупики обратно в воду – они мгновенно ожили и заструились между камнями. Пожалуй, она права.
Иное дело – семга. Ну, да – та самая красного цвета, которой мы лакомимся в копченом виде. На этот раз – живьем. Место действия – Ситка, бывшая столица русской Аляски. Мы идем по дикой лесной тропе вдоль горной Indian River, а в ней плывет против течения, биясь об камни и обдирая себя в кровь, семга – кета – салмон. Сердобольная Лена выхватывает застрявшую на мелководье рыбу-подранка и сует ее обратно в воду, носом вниз по течению, но та упрямо разворачивается и снова плывет вверх. В воде кверху брюхом лежат умирающие рыбы, а по берегам валяются опухшие рыбьи трупы и дурно пахнут. По счастию, занятия доброй самаритянки прерывает неведомо откуда появившийся медвежонок – хорошо еще, что не гризли, выхватывает из воды рыбину и, стоя на задних лапах, поедает ее. Мы быстро ретируемся, но мишке не до нас – он лакомится легкой добычей. С моста воды не видно – сплошняком идут косяки рыб. Дома наш сын, у которого мы гостим в Ситке, объясняет нам, что, закончив свой многолетний жизненный цикл, семга плывет умирать к месту своего рождения. Кто мог подумать?
На этот раз, на нашем Лонг-Айленде, Лена переходит к более крупным тварям. Вокруг нас паслись стада ланей, изящных, прелестных, безобидных, хотя именно от них на людей переходят клещи.
Бродя по лесу, наткнулись на крошечного ланёнка, облепленного мухами и слепнями. Думали – мертвый, присмотрелись – он отмахивается от насекомых и дышит. Я пошел вперед, крича Лене, чтобы не трогала малыша и дала природе жить и умирать самой, но она решила иначе. Через пять минут я одумался, возвращаюсь, чтобы вызвать по мобильнику помощь – ни Лены, ни ланёнка, а прямо на меня бежит взрослая лань. Сначала испугался, потом пошел к административному корпусу, решив, что Лена успела сообщить туда, приехала машина и забрала обоих. Подхожу, а там с десяток авто – местная и парковая полиция, скорая помощь, спецслужбы – и три ветеринара ловят этого маленького зверька с белыми пятнами на спине, а, поймав, засовывают в стеклянную клетку с дырочками.
– Где моя жена? – спрашиваю.
– Пошла мыть руки на всякий случай.
– Она его касалась?
– Касалась? Она принесла его на руках.
Весь день Лена мучается, верно ли поступила, вдруг мама-ланиха, которая вернулась, спасла бы малыша, а она прервала природный процесс, и ланёнка усыпят. В центре молодой дежурный, плача, говорит, что да, усыпили, но не усыпили бы, если была бы надежда – все эти гады проникли уже в мозг малыша, и Лена спасла его от медленной и мучительной смерти.
Вывод: Лена адекватна ситуации, а я – нет. Австроеврейский писатель Йозеф Рот пишет, что славяне, будучи оседлым на одном месте народом, живут в ладу с природой (часто не замечая ее), а кочевые евреи, которые всюду всего несколько столетий, воспринимают природу кусачей, как крапива, враждебной, агрессивной. Natura naturata – natura naturans. Переиначивая на данный случай, Лена живет внутри природы, а я наблюдаю ее со стороны.
