Яков слушал подробности, и ощущал в себе пустоту. Когда рассказ иссяк, эта пустота сделалась чернее ночи и огромнее гор. А ведь худшее еще не было сказано! «Вдова не в уме, – горская женщина шептала, не поднимая глаз на чужака, – ходила к большому начальнику. Требовала вернуть тело, отплатить Хасиму. Все знают, он тут решает, кому жить или умереть. Все знают, нельзя отнять у него добычу безнаказанно. Нет, она совсем не в уме… туда ушла, на их сторону, сегодня как раз торговый день. Хасим на всех женщин с севера смотрит жадно. Она сказала, так даже удобнее».
Время, которого только что было кошмарно много – ведь поздно что-то делать! – вдруг иссякло. Дальнейшие события Яков помнил обрывками. Из-за лихорадочной спешки не мог расставить в нужном порядке. Он сразу пошел на ту сторону? Или сперва навестил штаб-майора, отказавшего Лизе? И что именно сотворил с трутнем в погонах? В памяти дыра… так или иначе, в тот день Яков добывал сведения из всех доступных источников, любым способом – за деньги, страх, совесть… черпал, не думая о последствиях. Завтрашнего дня не стало: Лиза оделась в лучшее платье и ушла, положив в сумочку перламутровый револьвер, который все здесь полагали игрушкой. По пути Лиза заглянула в гарнизонный храм, оставила у служителя конверт с имущественными распоряжениями. Детей – их в доме Рыковых было шестеро, и Яков не уточнял детали кровного родства – Лиза еще накануне отправила с адъютантом мужа «куда-то на север».
Вызнав о детях, Яков помчался что было духу на базар по ту сторону границы… и снова опоздал. Торговая площадка вымерла. Брошенный без присмотра товар не интересовал даже нищих. В небе кружили стервятники. Поодаль, на пыльной улице, копилась толпа. Опытные плакальщицы выли на разные голоса, пока мужчины молча обмывали и переодевали покойных, готовя в последний путь. Страх висел в воздухе гуще осеннего тумана. Каждый местный житель знал: безумная женщина с «той стороны» отомстила всемогущему Хасиму, застрелила и его самого, и еще двух стражей. Женщина жива, даже не ранена: она пока что привязана, как жертвенная овца, посреди лагеря сторонников Хасима. Их там пять сотен, и все вовлечены в грызню за освободившееся место вожака.
Выжила – это была первая по-настоящему хорошая новость. Вторая оказалась не хуже: поблизости, в имении знатного вельможи, гостит сам Ак-Гюли-Дэв. На склоне горы для него выбрано пастбище сплошь из целебных трав, а вода ближнего горного ручья сладка, как шербет. Несравненного скакуна из столицы отослали к местному вельможе надолго – он поскучнел и плохо кушает. Болезнь коня затянулась, ее причины неясны, в отличие от последствий. Они-то могут быть убийственны и для вельможи, и для конюхов, и для кого угодно еще. Уже четыре года Ак-Гюли-Дэв именуется божественным. Шейх так назвал его сразу после первой для молодого коня оглушительной победы на скаковом поле. С тех пор Дэв ни разу не приходил вторым. Прошлогодние скачки в песках – Дэв пронесся мимо шатра шейха, когда прочие участники еще не подняли пыль у горизонта – так вдохновили правителя, что конь получил титулы «перламутровое сокровище сердца» и «крылатый». У четвероногого Дэва в столице свой дворец!
Украсть коня оказалось до смешного просто. Никто и помыслить не мог, что подобное безумство придет кому-то в голову. Ведь такая глупая голова скатится с плеч неизбежно, но нескоро, после многих дней изощренных пыток! Коня шейх ценил выше любого из подданных-людей. Значит, не пощадил бы родню похитителя, его друзей и даже случайных знакомых…
Яков улыбнулся, слепо глядя сквозь шторку плотно прикрытого окна. Сорок лет назад… Да, громкое было дело! Конь сразу признал похитителя: толковый седок, раз не шепчет похвалы, не кутает в шелковую попону, не кланяется копытам и не дрожит. Гонит вскачь вверх по склону, почти отвесному – горные бараны бы поостереглись там лезть в непроглядной ночи!
Приближаясь к лагерю банды Яков прокричал во весь голос имя коня – троекратно! И, едва эхо умчалось скакать по скалам, направил «божественного» к ближнему костру.
Ак-Гюли явился из тьмы подобно настоящему дэву – вспышкой летучего света! Он имел особенную, свойственную немногим скакунам его крови, масть: перламутрово-розовую. В свете костров шкура переливалась багрянцем и серебром, не опознать было невозможно! Все слышали имя, все узнали скакуна – и окаменели… Яков вырвал из чьих-то безвольных рук длинную пику, разметал костер и, опытным взглядом выбрав старших в банде, принялся уничтожать. Горячая кровь брызнула на шкуру Дэва – он вдохнул запах смерти и зашелся азартным визгом! Бой. Первый в его жизни, наконец-то настоящий, а не поддельный, заранее выигранный…
Банда очнусь от столбняка, завыла во все глотки, вскинула лес рук, зазвенела саблями, защелкала затворами, кто-то даже выстрелил, но – вверх: самые умные и быстрые успели ударить глупых по рукам. Конь не может пострадать, даже и случайно! Только не Дэв… только не здесь!
Яков рубил и резал, оставляя оружие в трупах и выхватывая новое – яростно, неустанно. Ак-Гюли-Дэв плясал и крутился, метался призраком, безнаказанно проламывал черепа. Он кусался, сминал врагов грудью со всего хода… и наконец-то ощущал себя победителем.
Пять сотен вооруженных до зубов головорезов проклинали похитителя… и ловили голыми руками. Яков хохотал, пьянея от азарта. Ему ли не знать: банда гуляла по приграничью непобедимая и безмерно жестокая – пока ей позволяли быть такой. Пока она нужна и выгодна. Россказни о неуловимости злодеев – ложь, как и байки об их бесстрашии. У всех есть семьи и связи, шейх способен их уничтожить мгновенно, если пожелает. Он очень мстителен. Дэв – единственная сердечная привязанность немолодого, черствого ко всему и всем правителя.
Скоро лагерь превратился в нечто невообразимое. Чадили разбросанные угли. Тут и там тлели палатки, потники, заготовленное сено – Яков старался поджечь все, способное вспыхнуть. Дым мешался с туманом, пыль все плотнее вплеталась в серое безумие… Раненные орали и стонали, но зря – и их, еще живых, и смолкших навек мертвецов, обезумевшая толпа втаптывала в каменное крошево. Псы выли, бараны блеяли, во тьме поодаль ржали кони. Эхо грело панику, и она бурлила все выше, так что варево шума вскорости выкипело из тесного ущелья, выплеснулось – волнуя горы аж до верхних перевалов!
Труднее всего оказалось освободить Лизу и забросить в седло. Все пришлось делать в дикой давке, в каше людских тел… Яков рычал, забыв внятную речь, скалился зверем и продолжал без устали рубить руки, полосовать спины и плечи, гвоздить черепа. Он был ловок и делал все, чтобы не увязнуть в трясине общего безумия. И он – справился. Жаль, Лиза никак не могла понять происходящего, цеплялась за руку и бессмысленно повторяла, что уходить надо вместе… Кое-как припомнив человечье наречие, Яков заорал: «Гони! Лизка, дуреха, у тебя дети, ты должна жить. Гони, и без оглядки»… Прощально хлопнул Ак-Гюли по взмыленному боку и конь, почуяв легкого седока, прыгнул метров на десять – так показалось Якову. Банда охнула, расползаясь из-под копыт.
Яков использовал краткую передышку, стряхнул кровь с опущенной сабли, глубоко вздохнул. Жизнь – он понимал и ни о чем не жалел – получилась короткой. Едва умчался бесценный Дэв, драка превратилась в побоище. Банда нацелилась на общего врага – он один, он давно устал… его можно и нужно смять, повалить и взять живым. Только так удастся облегчить собственную участь!
