– Невероятно! Папа открыто назвал меня приемным сыном. Выделил из семьи. Дашу ввел в права опеки. Здесь перечислены активы, проекты. Предметы искусства. Подробности в сейфе банка, – Николо по-детски вцепился в руку Яркута. – Дядька, что происходит?
– Ты умнее меня и понимаешь сам. Он сознательно принял главный удар. Заранее позаботился о тебе. Подробности в сейфе. Юсуф, – Яркут обернулся к бывшему курсанту. – Змея пустынная, хватит гипнотизировать взглядом пол. Он-то неподвижен, а вот у меня руки чешутся.
Юсуф церемонно опустился на колени. Добыл из внутреннего кармана куртки очередной конверт. Передал на вытянутых руках Николо. Быстрым шепотом уточнил, что исполняет приказ старшего хозяина. Микаэле велел отдать конверт, если до рассвета явится с письмом Даша. Исполнить указания из письма следует немедленно по прочтении. Вернуться в особняк надо прежде выхода утренних газет. И, конечно же, автомобили и люди готовы. Охрана и для хозяина, и – взгляд на Яркута – для наставника.
– Все верно. Я займусь Домиком сов. Я знаю туда короткую дорогу, – Яркут пошевелил плечами и сморщился. – Юсуф, ты же умный, обезболивающее заготовил?
– Внизу ждет врач. Тот, кто не знает слова если, – серьёзно кивнул южанин. – Он сохранит за вами полную ясность сознания, мы уже обсудили.
– Домик сов… местечко в пригороде, направление на Луговую. Жизнь странно выкладывает петли. Ники, – Яркут снова приобнял племянника. – Если б не было страшно и больно, ты был бы не человек. Если б сдался и дрожал в углу, предал бы отца. Бойся, но делай это с прямой спиной. И лицо… да, уже лучше. Улыбку поправь. Вот, парадная и пустая, самое то. Ники, станет вовсе худо, покричи на Юсуфа. Он поймет, а прочие сочтут допустимым.
– Ваш выездной костюм в машине, переодеться успеете в пути, хозяин, – Юсуф положил руку на плечо Ники, и это не был жест слуги. Он схоже опекал южанку… – Агата едет с нами. Ее решение. Агата сказала: в имении Микаэле теперь гнилые живки, и без нее никак нельзя появиться там.
– А нам прямо теперь ехать… туда? – удивился Николо, наконец то вскрывая конверт. Прочел письмо, кивнул. – Дядька, днем или вечером снова собираемся в этом кабинете. Я буду знать, кто теперь… кто в его теле. Папа просит сделать одно нехорошее дело, которое посильно полнокровным Ин Тарри, но запрещено нашими правилами в мирное время.
– Значит, особый случай, – не усомнился Яркут.
– Вернусь и расскажу, – пообещал Николо.
Яркут кивнул и вышел. На душе было черно. Брат не оставил даже малой записки своему кукушонку! Словно прошлое перевернулось в злом волшебном зеркале: почти пятнадцать лет назад сам Куки сбежал из дома, не оставив брату ни строчки в утешение.
Вздох разбудил боль. Выдох стравил ее – сквозь зубы, со стоном… Юла сунулась под здоровую руку, помогла опереться и идти быстрее: время тикает, как снаряженная злодеем бомба…
Договор первого из Ин Тарри. Запись в архиве тайной библиотеки в Иньесе
Мы долго передавали эту историю изустно, предпочитая не составлять весьма опасных для хранения записей: ведь они позволили бы внешним людям знать о нас слишком многое и слишком точно. Основание Иньесы, создание и укрепление княжеского дома, построение паритета интересов с крупнейшими денежными домами и правящими династиями – это была большая работа, и она наконец-то позволила нам создать надежное хранилище, выстроить внутренние правила и убедиться в их надежности. И в нашей способности из поколения в поколение быть – Ин Тарри. Истинными, полнокровными.
Я, двенадцатый правитель княжества Иньеса, Луис Гарза Ин Тарри, решился записать первичную историю. Все же слова не всегда удается донести неискаженными. Все же сейчас мы живем и действуем в двух десятках стран, используем в работе три десятка наречий. Так что неискаженные слова изустного предания невозможны, мы давно себя обманываем. И то, что запишу, не есть первичный рассказ, это лишь искаженная многими пересказами на многих наречиях история договора, который создал нас – людей золотой крови. Но запишу первичный текст, как сам понимаю его. Со всеми личными моими домыслами и догадками. По мере роста дара каждый полнокровный придет к неискаженному договору, ведь кровь знает его. А до взросления сгодится и моя запись.
Началось все весьма далеко от нынешнего центра так называемого цивилизованного мира. Вероятное имя первого из нас – Микеле, хотя произношение я искажаю по своей привычке. Однако же имя Микеле, Микаэле, Михель – для нас всегда было особенным, его не давали просто так, и оно – обязывало.
Микеле был вынужден бежать со своим отцом в дикие пустоши, и далее попал на пиратский корабль, чудом уцелел в крушении и оказался выброшен на берег мира вечного лета. Сейчас тот континент зовут Черным, людей с её северной оконечности полагают бездушными и потому продают, как скот… Кто-то из нас займется этой проблемой, полагаю. Рабство искажает души людей, замедляет движение золота и уродует природу общества. Но – я отвлекся.
В то время белых людей не знали в краю вечного лета. Отец Микеле был тяжело болен, он не оправился после кораблекрушения. И доживал свой срок среди диких людей. Приняли его весьма радушно, хотя бы потому, что не сочли опасным и чужим, не обратили в рабство и даже снабдили ничтожным минимумом съестного припаса.
Микеле постепенно привык к чужому миру, выучил язык и усвоил обычаи. Он обладал задатками нашего дара – был наделен острым умом и умел ладить с людьми, общаясь на равных. Он по-своему полюбил дикий край, который после дождей расцветал буйно и празднично. И он болел душою за ту землю, выжигаемую зноем дотла – ежегодно… Гибли звери и птицы, сам посев зерна не имел смысла, ведь воды для полива не было. Люди голодали, терпели каждодневные лишения и не могли развиваться, борясь за выживание.
В знойный сезон великой суши Микеле похоронил отца. Он был в отчаянии – единственный белый человек посреди пекла. Чужой всем. Неспособный улучшить жизнь тех, кто помог ему, не способный спасти себя самого и вернуть в северный край, на полузабытую родину…
Микеле брел по земле, прорезанной трещинами засухи на глубину в локоть и более. Он бредил, и вдобавок миражи в том краю – обычное дело… так или иначе, Микеле увидел облако. Невидаль, чудо – воды в любой ее форме не ждали в ближайшие два месяца. Микеле улыбнулся облаку, формой похожему на круторого быка его северной родины.
– Тебе тоже одиноко. И, даже если прольешься тут до капли, никого не спасешь. Значит, тебе тоже больно.
Так сказал Микеле, и эти слова передавались нашими предками из поколения в поколение очень точно. Они предварили встречу и договор. Микеле добрел до чахлого дерева, скорчился в жалкой тени его стволика. Микеле потерял сознание, он уверен в этом и прямо указывал подобное в своем первом рассказе для сына. «Я был между жизнью и смертью, и там небывалое, нелогичное, меня устраивало. Мой рассудок, весьма привередливый в выборе пищи для рассуждений и ее переваривании, отключился. И я принимал себя и мир безрассудно», – так он говорил о моменте встречи, когда по каменно-твёрдой корке иссушенной земли загрохотали копыта быка.
