– Порошки выпил? Жара нет? Дай гляну, ты вспотел? Покажи руки, не дрожат?
Федя то кивает, то мотает головой. Я спрашиваю быстро, он путается и принимается отвечать невпопад – намеренно. Пацаны рядом повторяют за Федей кивки и неканья, получается складно, в такт.
– Кашу съел?
Федя кивает. И уже весь класс – в такт.
– Прижилась?
Кивает и улыбается. И все улыбаются. Я обожаю осень! Вот так все изменилось за пять дней. А началось – там, в парке соседней усадьбы, когда Паоло плакал и Ники жаловался, и вдруг из тумана возник Яков, а с ним и Клим.
Утром я узнала, что на задворках «Астры глори» запрятан еще один особняк семьи Ин Тарри – «Черная лилия». Он пустует, и вообще его назначение – быть запасной кладовкой при резиденции. Ничего себе кладовка! Трехэтажная, в стиле неоклассицизма, полностью обставленная и окруженная парком… С пристройками, гаражом и конюшней.
«Кладовку» и прилегающий парк утром отдали в распоряжение Клима и его гнезда. Я думала, Юсуф возмутится. Он отвечает за безопасность, а тут – толпа детей с опасными идеями и повадками. Но мудрый Юсуф, когда я примчалась сочувствовать, сказал на родном пустынном всего одно слово – «судьба». Он уже обновил схему охраны и как раз прикидывал вдвоем с Агатой, как дополнить ее незримыми узорами и сторожевыми нитями против наемных живок.
Отвлеклась я.
В тот первый день «Черная лилия» и впрямь была темна – ни света, ни тепла… ни людей. Даже слуг не наняли: Клим был резко против, он нехотя признал лишь необходимость присутствия садовника, водителя и конюха. Даже от охраны отказался. Его гнездо прежде само справлялось и теперь не оплошает… Пока все это решалось, малышня начала просачиваться в засыпанный листвой парк. Я сперва не собиралась идти в «Черную лилию», но вспомнила ноги Клима – обмотанные драными тряпками, всунутые в великанские галоши, перевязанные почтовым шпагатом. Если он так обут, что говорить о прочих? Не додумав мысль, я помчалась спасать детей. Вася смеялся за спиной – но не отставал. Я позже узнала, Яков велел ему оберегать меня.
В общем, я перебралась в холодный дом, и с первого дня наблюдала безмолвное, осторожное нашествие уличных детей. Оно сопровождалось шуршанием, будто сквозь осень текли ручейки бесприютности… достигали крыльца, замирали. Поодиночке пришельцы не решались взойти по широкой мраморной лестнице. Копились серыми сплоченными группками нахохленных воробьев… Их приходилось встречать и уговаривать. Вспоминаю глаза детей, неуверенно преступающих порог, – и задыхаюсь. Уличные никому не верили, ни на что не надеялись… и все же они были дети, а значит, ждали чуда.
Яков, а с ним и Вася Норский, понимали с самого начала: дети разные, есть и совсем дикие. Оружие, хоть какое-то, припрятано у каждого. А я сперва не сообразила. Во мне проснулась заучка. Вася сразу понял и громко посочувствовал обитателям «Черной лилии». Мол, спасайтесь от ее усердия, как умеете… Уж как я усердствовала! К ночи были протоплены печи и камины, подготовлены спальни, распределено белье. В доме сделалось влажно и душно, запахло паленым. Дикари сушили вещи на каминных решетках… Как они готовили ужин, я не смогла смотреть. Многие жрали сырые продукты, а вилки и ножи прятали кто в рукав, кто в сапог… Фарфоровый столовый сервиз после собирал по одной тарелке Клим, совестя и раздавая оплеухи: какой смысл воровать у себя, в своем новом доме?
Утром второго дня доставили наспех закупленную одежду и обувь, а еще парты, книги и прочее полезное. Почти сразу прибыли пять врачей с бессчетными запасами лекарств. Детей накопилось до сотни, если не больше. Сытые вчерашние маялись животами, голодные сегодняшние хватали еду руками… я шмыгала носом, глядя на все это, а Яков утешал: дела идут лучше любых ожиданий, ему-то видно. Кстати, все пять дней Яков возникал и исчезал, как призрак! Оглянусь – разговаривает со старшими в гнезде, никуда не спешит. Моргну – нет его… Отвлекусь – опять рядом, шепчет в ухо: «Юна, ты преподавала. Надо провести первичный отбор. Кто-то не знает и грамоты, а кто-то имеет надежное базовое образование. Кто-то умен, а кто-то простоват. Займись».
После этого распоряжения выползок сгинул надолго. Я бы волновалась за него, найдись на это время. Мешали и занятия, и нудные разговоры с Климом в перерывах. Он гордо расхаживал в новых сапогах и покрикивал на меня! Жалеть его вовсе расхотелось. Он оказался хуже Васи по въедливости, суше и жестче Якова по манере речи. Ему, видите ли, надо срочно отправить старших в инженерное училище! А еще Клим донимал меня запретами: нельзя учить скучно; нельзя запрещать ходить по дому в уличной обуви; нельзя проверять, чистые ли у всех руки – и еще туча зудящих осенними мухами нельзя, нельзя, нельзя…
Сейчас пятый день переполоха. Проверка знаний вчерне закончена, это последний сборный класс. В инженерное училище старшие уезжают завтра. И еще трое пацанов, способных запомнить наизусть буквально все, скоро начнут учиться на переводчиков. Утром я выдала необучаемым подросткам совки и тяпки, разрешив вместо занятий вскопать клумбы под зиму. И начала составлять программы для постоянных классов с примерно равным уровнем знаний.
А еще я нашла сокровище, которое, надеюсь, однажды обогатит мировую науку. И это – Федя. Его позавчера доставили из больницы, куда малыш попал в тяжелом состоянии. Но даже полумертвый, он умудрился выклянчить на этаже все яблоки, сахар и хлеб. Он, не имея сил удержать кружку с водой, ловко прятал добычу в наволочку, затем в наперник матраца, а, когда и там стало тесно, в шкафчики, за батареи – да куда угодно!
Федя панически боится голода, и глисты лишь одна из причин. Кроме них – язва желудка, увеличенная печень. Он попал в больницу в бреду, горячий, как уголек. Очнулся… Увы, что бы он ни пробовал кушать, еда не приживалась. Его рвало, и он опять выпрашивал сухари и яблоки, опять ел, и ему неизбежно делалось еще хуже…
Сегодня Федя впервые позавтракал, как все. Не выпросил ни единого яблока, ни крошки хлеба. Детям в гнезде сам Клим сказал: не подкармливать, будет во вред. Клима слушают так, что мне и завидно, и страшно. Скажет убить – пойдут и убьют. Кого угодно. Без колебаний… Но Клим велел иное: учиться и вести себя «прилично». Между прочим, это кошмарно трудная каждодневная работа для детей гнезда.
– Задачки! – заныл Феденька, уверовав, что ухо ему не открутят. – Теть Юн, меня тошнит. Мне плохо, совсем. Ой, помру… Дай ту книжку, а? Последнее желание. Эй, ёлка-тетка! Ну ты чего колючая такая, дай книжку! Ту книжку. Хочу. Дай! Жадина!
Капризничает Федя самозабвенно. Он по дороге из больницы увидел домашнего пухлого мальчика, упавшего на спину посреди улицы, чтобы выпросить пирожное. Говорят, Федю аж перекосило от презрения. Так мало себя уважать… так жалко унижаться! Но сейчас Федя украдкой изучает пол возле парты. Это что, ради получения книжки он готов на всё?
– Задачку хочу! Дай, не жадись. Эй, страница сто семь, я там застрял.
Сто семь? Уже? Я икнула. Это что, ночью книга была у хомяка? А куда смотрела Лёля? А кто вообще… Я возмущенно засопела. Класс притих.
