– У вас плохо с памятью? И еще у вас синяк. Приготовить компресс?
– Синяк пустяшный. И – да, с памятью у меня нелады, но это уже не новость. Я притерпелся к потемкам незнания собственной жизни, но порою мелочи ставят меня в тупик. Вот хотя бы: отчего слова куртка и кукиш, сказанные во время драки, для моей дырявой памяти показались схожи с именами? Вы не знаете таких имен?
– Н-нет…
– И я затрудняюсь подобрать. Сегодня много странных слов и событий, люблю такие дни. Прохожий, которого грабили изначально, после драки и вместо благодарности послал меня к дядюшке Сому. Прозвучало интригующе, я направился по указанной улице, чтобы понять – блага мне пожелали или же отправили куда подальше? И вот я здесь. Вывеска чудесно сработана, хочу отметить. Мебель восхитительна, и картинки, и оформление окон, и барная стойка… могу я посмотреть меню?
– Мы закрыты, скоро всё здесь пойдет с молотка.
– Я не прошу готовить! Мне думается, само меню достойно внимания.
– Ну, пожалуй, – парнишка смутился. Ушел и почти сразу вернулся, передал гостю обещанные носки, положил на край стола объемную обложку меню – плетёную из ивы, украшенную крохотными медными рыбками. – Папа всегда был внимателен к меню. А это, в плетеной обложке, я сам придумал. Только внутри не все листки.
– О, отец имеет основания гордиться вами, – гость оживился, щупая ивовые прутья, трогая рыбок. – Искусно, но не вычурно. В лубочном стиле крайне трудно не утратить чувство меры. Вам удалось. Петр, у вас великолепный почерк! Меню намеренно исполнено рукописно? Я очарован.
Гость сделал крупный глоток, огляделся еще раз. Он непрерывно делал открытия и радовался всякой подмеченной детали с детской непосредственностью: охал, осматривая плетёные абажуры, подходил и трогал каминную решетку в виде камышовой заросли, вглядывался в карту рыбных мест близ столицы, осторожно касался витрины с блеснами и крючками…
Парнишка сперва досадовал – заведение закрыто, прошлого не вернуть, и радость чужака попусту бередит душу. Но постепенно разговорился, сам стал показывать и рассказывать. Зажег керосиновую лампу, хотя еще не упали настоящие сумерки, да и судейский, работая при скудном свечном свете, не смолчал, упрекнул в расточительности.
Внешность посетителя стала внятнее – он находился возле лампы. Было ему под сорок: морщинки возле губ наметились, но еще не залегли глубоко. Черты лица – правильные, глаза спокойные, серо-карие, с внезапным промельком искры, иногда зелёной, а порой вроде бы золотистой. Волосы, мокрые и темные, быстро сохли, закручивались крупными волнами, намекая на природный каштановый цвет с оттенком в рыжину. Гость был худощавый, даже костлявый, но изможденным не выглядел. Еще он был рослый, с излишне длинными руками и ногами, так что его посадка в низком кресле смотрелась комично. Одежда… странная. Плащ поношенный, с чужого плеча: гостю широковат. Шарф шелковый, сразу понятно, дорогой и совсем новый. Брюки и рубашка – опять чужие, просторные… Пристальное изучение не смутило и не обидело гостя. Он пил, жмурился и улыбался все ярче. Словно согревал тело чаем, а душу – беседой.
– Милейшее местечко. Магазинчик и ресторан, я верно понимаю? Хотя ресторан – не ваше слово, скорее уж корчма… но-но, так было бы на южный лад, а вы местные. Рыба в основном меню речная, вся свежего вылова.
– Омут дядюшки Сома, так мы называемся… то есть назывались. И приглашали гостей: «Ныряйте на огонек». У нас главный-то вход правее, на углу, и оформлен пещерой… был. Сейчас там все забито досками.
– Омут, – гость прижмурился, глотнул чаю. – О, я совершенно ничего не желаю менять. Такое согласие души и ума вызывает глубочайшее замешательство! Ваше семейное дело обречено на успех, отчего же оно в упадке? Готовите невкусно?
– Что вы! Нашу уху весь Трежаль знает… знал, – парнишка сник. – Нам вдруг стало не везти – ужасно, совершенно во всем. Последним ударом нас добили мошенники. Слышали про «Паевой дом большого роста»?
– Нелепейшее название, – нахмурился гость. – Совсем незнакомое, а я слежу за денежными делами. Хм… тут что-то иное. Но продолжайте!
– Доходные бумаги. Рост еженедельный, условия сказочные, и страховка… Не понимаю, как отец согласился? Видно же, что обман! Сразу видно. Может, помрачение, – парнишка тяжело вздохнул.
– Помрачение… – едва слышно повторил гость. Кивнул и поставил чашку. – Увы, друг Петр. Мошенников непросто распознать по-настоящему. Взять хоть нас троих. Господин чиновник сомневается в вашей искренности, а меня прямо отнес к мошенникам, ведь я объявил, что меняю имена по часам. Добавлю: из-за этого моего правила утрата саквояжа особенно досадна, в нем одежда Романа Рома, коим я делаюсь к шести вечера.
– Зачем же надобно менять имена? – шепотом удивился Петр.
– О, это мой способ наладить распорядок дня. Утром, с четырех до девяти, я занимаюсь финансами. После кушаю и погружаюсь в дела театра, но там мало кто просыпается рано, так что финансы накладываются на указанную сферу интересов, и разобраться, кому и зачем я надобен, помогают только разные имена. Наконец, после прогулки и обеда в шесть вечера я приступаю к работе в сфере аукционно-антикварной. Но распорядок часто сбоит, я подстраиваю его под чужие планы. Сами понимаете, очень удобно называть партнёрам разные имена.
– То есть вы работаете с четырех и до… – глаза Петра округлились. – Это же невыносимо! Каторга какая-то.
– Что вы, сплошное развлечение. Иногда мне кажется, память не желает восстанавливаться, поскольку прежде я не имел счастья беззаботно и безгранично потакать себе. О, я совсем ясно осознаю, что мое предназначение – настраивать чужие дела, и не только денежные. Да, определенно, я – настройщик. Редкостная профессия. Интригующе прекрасная, каждый день новые люди и новые дела! Вот хотя бы…
Обрывая беседу, зазвенели и распахнулись двери! Из серого дождя в желтый керосиновый свет вполз жандармский чин, глянцевый от влаги, бесформенный, сутулый. С него текло, он брёл, оставлял мокрый след… и делался все больше похож на слизня.
– Все вон, сей же час убирайтесь, – прорычал слизень, не глядя на гостя и парнишку. – Дом опечатаю немедля, тем и положу конец мороке.
– Давно ли миновал срок погашения долга? – быстро спросил гость, удержав Петра за руку, не позволив встать и ответить хоть что-то.
– До конца месяца у нас срок, а только…
– О, так гоните захватчика, любезный хозяин. Вы в своем праве, можете и пристрелить любого, кто самоуправствует в доме, не показав документа и не назвавшись, – громко предложил гость. Пронаблюдал разворот жандарма и стремительную смену цвета его лица – от серого до синюшно-багрового. И эту перекраску, и звериное рычание гость принял безмятежно. Усмехнулся и сообщил, чуть растягивая слова: – Крепитесь, офицер. Ваша морока пребудет с вами до конца месяца. Извольте удалиться, не топчите полы в чужом доме.
– Ты… ты… – хрипло выдыхал жандарм при каждом шаге. – Убью!
В первый миг парнишке показалось: жандарм точно убьет безумного чужака! Он огромный, бурый от злости! Он уже занес руку, взревел – и надвигается, яростно сопя… Он здесь – власть! Все в округе знают его норов, особенно послеобеденный, настоянный на бражке и дополненный изжогою…
