– Делиться не больно, мне самой стало легче. Но, если говорить о компенсации, – я глянула прямо на юного князя и усмехнулась деловито, даже жадно. – Велите вашему волшебному садовнику быть терпеливым к назойливой барышне. Хочу копаться во всех и любых клумбах! Хочу спрашивать про семена, сорта, подкормку. Хочу жить в саду.
– Это совсем просто устроить, – улыбнулся Николо. – Я распоряжусь. Можете полностью обновить цветники, если пожелаете.
Ох, что со мной? Сейчас лопну от гордости! Оказывается, амбиции мне не чужды. Устроить клумбу в особняке князя Ин Тарри – такой случай выпадает раз в жизни. Пусть подавятся всякие там Дюбо, эти жалкие губители весны, не умеющие оценить настоящие замыслы Дэйни и Рейнуа. Уж теперь я развернусь! С такой мыслью я развернулась – и удалилась. Почти бегом… Было немножко стыдно: веду себя, как ребенок. И еще где-то в недрах сознания копошилась нелепая мыслишка: хочется отослать набор семян и рисунок клумбы Мергелю… он-то тут при чем?
Выползок, первая жизнь. Волчонок
Родной дом стоял на сваях над рекой. Лодка помещалась под домом, как конь в стойле… Он любил думать, что лодка и есть речной конь, норовистый, но послушный отцу. Он помнил отца огромным, косматым и могучим, как медведь. Иногда видел его такого – во снах. И не мог понять, очнувшись, кошмар это или отблеск счастья. Прошлое ведь не вернуть. Прошлое – мокрый пепел на воде и черные сваи, торчащие по-над берегом…
Когда бешеный пожар ночью прилетел из леса на крыльях злого ветра, он был дома один: отец ушел проверять ловушки. Он поздно проснулся, кругом был сплошной дым. Он лег на пол и пополз. Обмотал голову мокрым полотенцем, спустился на настил у воды. Нащупал лодку, напрягся – и с третьей попытки спихнул в воду, толкнул изо всех сил – подальше, на главное течение. Поплыл рядом с бортом, держась за веревку. Дом горел и удалялся. Лодка покачивалась и замедляла ход, наполняясь водой. Неуправляемая лодка, не способная держаться на воде: отец не успел просмолить и законопатить днище.
Тот год был жаркий и сухой, даже ночи полнились смолистой духотой. Над рекой гудел пожар, и казалось, кедровый воздух плавится и полыхает в легких, кожа лопается на щеках. На обожженном берегу реки ярко, словно настал неурочный день! Камни глянцевые от жара, река только что не кипит, белый туман мешается с черным пеплом и серым дымом…
Лодка быстро утонула, а он спасся: ниже по течению начинались пороги, втиснутые в каменную узость.
Он всю жизнь помнил, как жутко было плыть в черной горячей воде, как больно было дышать раскаленным воздухом, как страшно было остаться в кипящем котле реки – совсем одному… И все же он упрямо терпел страх и медленно пробирался к берегу, к каменным отмелям, неподвластным пожару. А затем, когда огонь ослаб, побрел вверх по течению – по пояс в воде, вспененной и серой от пепла.
К рассвету пожар сожрал на берегу все, до чего смог дотянуться. Стало можно дышать, и он выбрался на черный от сажи песок. Пошел, а затем побежал. Сердце выпрыгивало из груди. Если отец уцелел, он теперь спешит к дому. Он опытный и сильный, должен уцелеть!
Он надеялся, звал… эхо онемело – на пепелище ничто не желало отзываться и повторять слова. Отец не пришел, не откликнулся, не подал знака.
Весь тот жуткий, бесконечно длинный день он бродил по берегу, не сознавая себя, и говорил вслух. Спрашивал у леса: ведь ты не сам загорелся? Третьего дня мимо дома проходили люди города, я дал им хлеба и вяленой рыбы, я показал им тропу на перевал… Зачем? Люди города – худшая из бед. Они беспечны и равнодушны, они уверены, что мир целиком принадлежит им, и всем в этом мире можно и нужно пользоваться без меры, без бережливости.
К ночи от потерял голос и перестал звать отца. Понял, что не сможет ни найти тело – ни доказать себе, что отец жив и просто… заплутал.
Отказавшись от новых поисков, он старательно вымылся, усилием воли заставил себя думать о насущном. Он один на один с мёртвым берегом. Без обуви, в рваной рубахе. Нет пищи, нет даже ножа. Он пытался рыться в головешках на месте дома – и зря. Ничего не добыл.
Придется голодать. Если бы нашлось хоть какое оружие, он упрямо побрел бы к перевалам, вслед за горожанами. Чтобы отомстить. Ведь они ушли в каменные верховья и наверняка выжили, убив лес, отца… Но без ножа не отомстить. Он еще мал. Без ножа остается лишь разумное и безнадежное – брести вдоль берега вниз по течению и врать себе: я вырасту, найду их и отплачу. Вырасту и найду. Вырасту… Выживу для начала.
Прежде он видел мало людей. О большом поселке лишь слышал от отца. Мол, туда идти семь дней без отдыха, и придется спуститься вдоль порогов, по скалам. Трудно… Он шел гораздо дольше – от рождения луны и до ее смерти… За это время стал похож на призрака, так исхудал.
Люди в поселке не испугались «призрака», но и не сжалились. Очень быстро, в несколько недель, он узнал: когда люди живут кучно, они не заботятся друг о друге. Доброте нужно выделить место в душе и в мире, а вот злоба куда более живуча, она яростно и упрямо занимает любое приглянувшееся место. Собаки, и те подстраиваются: в лесу – виляют хвостом и радуются свободе, а здесь до рвоты лают из-за забора, роют землю и жаждут вылезти, порвать! Любого. Всегда. Не потому, что голодны – как раз от сытости.
За лето он возненавидел поселок, научился приворовывать, рыться в отбросах и терпеть побои. Зиму он бы не пережил… Но пришел старый охотник, таежный человек. Обменял шкуры куниц на соль, крупу и ткань. Долго сидел на бревне у крайнего дома, грелся на солнышке, прикрыв узкие лисьи глазки. Затем что-то для себя решил, кивнул.
– Ну, сам думай, со мной или тут, – сказал негромко и пошел в лес.
Решать не пришлось. Он побежал за охотником прежде, чем понял человечьим умом смысл сказанного. Ему хватило звериного чутья, чтобы знать без сомнения: это последний и единственный выход из ловушки.
Хорошая была зима. Счастливая. Вот только весной охотника убили. Люди города, кто еще? Не повезло старому найти залежи «земляных костей». Охотник. отколол один кусочек, показал в поселке торговцу и узнал от него название – бивень. И пообещал принести еще, ведь «в том месте» их много, так много, словно это не бивни, а поваленный бурей лес. Далеко ли то место? Рядом. Пять дней пути.
Охотник сам отвел своего будущего убийцу, сам показал ему ущелье. Сам устроил привал, пригласил разделить пищу… и умер от удара в спину.
За зиму сирота-погорелец окреп и подрос. Теперь у него был нож. Убийца доброго старика, которого он мысленно учился звать отцом, стал первым человеком, чью кровь он выпустил из жил. На сей раз он не кричал до хрипоты и не разговаривал с лесом, как в ночь после пожара. Убил – и сел молча, сосредоточенно. Обдумал важное: кто знал о походе, как сбить со следа погоню, куда спрятать тело. И еще, не менее важное: где можно прямо теперь застать таежных людей, дальнюю родню охотника.
