– Тот, в подполе, оч-чень страшный, – судорожно вздыхая, Лавр торопливо делился своими бедами. – В подвале… прошу прощения, уж как есть. Там вонюче. Он десять дней не выходит вовсе. Знает вес золота до грамма. Бесится, зовет своих людей, а только никто не приходит. Одних ваши изловили и отвадили, иные сбежали, а кой-кого он потравил, да-да! Один я и хожу в подпол на пытку.
– Два месяца назад ему отошли мои новые проекты, как сложилось?
– Да никак! Вы ж сами намекали летом, что мол… умом тронетесь, – управляющий отмахнулся. – Вот он и тронулся, как поехал, так уж не унялся. Сперва гоголем выхаживал, зазывал знать да деловой люд, требовал уважения, которое шуршит или звенит. Ваши умники вмиг прочли его, как букварь. Уж не вспомню, кто первый сообразил купить у него подпись. Остальные прознали вмиг. Что ни день, приносили слиток и меняли на интерес. Он за живое-то золото подписывал бумаги, не глядя. Торговал именем княжьим и доброю славою. А я глядел, ох и тошно было…
– Лавр Семенович, скоро все закончится, – твердо заверил Микаэле.
– Месяц, как он задичал всерьез. Ночами от кошмаров воет. Говорит, по верхнему этажу мертвец бродит, дорогу в подвал разыскивает, а как найдет, так уж не спастись. Трижды поджигал особняк, – управляющий ссутулился. – Мы тушили, но это же не сарай, это – «Плес», музей живой… Я вызвонил господина Николо, с господином Егором потолковал. Спешно поменял картины на третьеразрядные копии, вывез ценности – гобелены, ковры, фарфор. Библиотеку всю спрятал, а ему вру, что выгорела. Ну и слежу, чтоб не распродал невозвратного. Ох, всякие лезут в последние-то дни. Шваль-швалью. На той неделе ловкачи заявились от Дюбо: сундук слитков привезли, чтобы «Белый плес» целиком в залог забрать.
– О? – Микаэле изогнул бровь, предвкушая продолжение.
– Ну… засуетился я, у парадного их придержал. Ему сказал, что мертвец буйствует на чердаке, а гостей затравил. Спасибочки, господин Курт чёрненького пса оставил в прошлый визит, вроде как наместником. Хват и хватил главного дюбовского переговорщика пониже спины. И за ляжку еще, и, как тот упал, горло сжал легонько, подержал. Ну, вор-то и… в общем, по-большому… испугался.
– Ну и жизнь, – посочувствовал Яркут. Автомобиль ехал тихо, и он слушал, высунувшись из окна. – Лавр, залазь. Наливочки выделю, хоть руки перестанут дрожать. Мики, а ты на подножку. Ты хоть раз в жизни ездил на подножке?
– Нет. Лёля, откройте оконце, брат меня учит странному занятию.
– Да пожалуйста. Хочешь, завтра весь день будем на подножке трамвая кататься? – хмыкнула Лёля. Вроде пошутила… но окно открыла и за руку вцепилась так крепко, что запястье заныло. Рывком подвинулась к окну и шепнула: – Эй, говори толком: Яркут черный, на Ники лица нет… Так плохо?
– Будет плохо, если за месяц не найдем решение.
– Ага.
Кивнула – и не стала ничего уточнять. Только руку сжала еще жестче. И захотелось не знать о своих долгах, не думать о Густаве, не принимать решений, которые уже вообще-то приняты… День разогрелся, солнышка вдоволь, ветер пахнет сосновой смолой и рекой. Это ведь «Плес» – тут всегда дышится, словно нет рядом столицы с ее суетой.
– Благодарствую, – Лавр Семенович принял стопку.
И снова захотелось улыбаться. Ужак на вилах – вот прозвище, данное Яркутом с первого взгляда новому управляющему «Плеса». По весне Лавр и был таким, он извивался, стараясь угодить всем и избежать любых острых моментов. Он безмерно гордился новым местом! Охотно играл в самоуничижение, хотя никто не приветствовал его затею. А теперь – сел в хозяйскую машину, выпил залпом и отмахнулся от закуски… прильнул к плечу Яркута, которого боялся панически, до икоты. Зашептал ему в ухо жалобы на «того, самозванца бессовестного».
Автомобиль подкатил к парадному. Микаэле спрыгнул с подножки, открыл дверь и подал руку Лёле. В ответ получил емкое и не вполне цензурное определение своей глупости: кто в охране, на руку не опирается, в глупые игры не лезет… потому что при деле и при оружии. Пришлось извиниться и отодвинуться.
Гости выбирались из машин, а люди Курта и Юсуфа, которые прибыли заранее, мелькали там и тут, проверяли парк и особняк. Понурые лакеи «Белого плеса» торопливо одергивали несвежие ливреи. Спешили распахнуть двери… чтобы на парадную лестницу выбежал, нагло виляя задом, черный Хват. Пес встряхнулся, коротко взлаял и помчался к хозяину!
– Не возражаете, если я начну разговор? – Яков осмотрелся, даже принюхался. – Тень густая, но ветра нет, и даже малого сквознячка из-за порога не ощущаю. Жаль, Юна не с нами, она бы сказала точнее. По моему пониманию порога жизни и смерти… многое здесь нарушено. Словно кое-кто пытался наглухо законопатить ту самую дверь.
– Давит, мгла висит густо, – Курт присел, приласкал пса и отвлёкся от непонятного разговора. – Хват Кириллович, да-а… Ну, скажи, кто в доме хозяин?
– Арр… гры.
– А кто неподкупный? А кто злодеев хватил? Хват их хватил! Хват Кириллович!
– Ахрр… ырр.
Микаэле благосклонно выслушал содержательную беседу человека и его собаки. Кивнул Якову – не возражаю, говори первым. Дождался детей, издали улыбнулся Лёле, которая сразу заняла место на верхней ступени парадной лестницы.
– Идем. Нечего тянуть время, – Яркут поморщился. – Хотя… уже не жду пользы с поездки. Ты знал заранее. Так какого рожна мы притащились сюда?
Микаэле молча прошел в парадный холл, дождался, пока войдут те, кого он пригласил – дети, брат, Лёля, Яков, Клим, Василий Норский. Жестом попросил управляющего ждать снаружи, а лакеев – плотно закрыть двери. Поочередно кивнул Ники, Паоло, Йену. И заговорил негромко, почти шепотом.
– Когда посторонние обсуждают мистическую связь Ин Тарри с золотом, они завидуют. Они не знают изнанку этой связи. Мы прибыли, чтобы увидеть изнанку. Наш дар существует безмерно давно, в нем много неявного и очень личного. Нет способа однозначно провести границы, отделить доступное от запретного. Одно несомненно: начав использовать дар, мы невозвратно меняемся. Мы закрепляем некий договор, двусторонний. Ники свой договор заверил, и теперь будет работать с золотом пожизненно. Вы, Паоло и Йен, пока свободны. Не связывайтесь с золотом, и оно не свяжет вас. Но, если однажды решите использовать дар, твердо установите цель. Иначе дар использует и поработит вас. Прелесть нашего договора в том, что у каждого Ин Тарри он личный, по его мерке подогнанный. Самые сильные из нас – вроде Паоло Людвига по прозвищу Блаженный – помогали качественно менять жизнь через золото… Вы-то понимаете, что я использую понятие «золото» условно, заменяя широкий круг терминов. Или Йен Крысолов. Я долго не мог вспомнить, чем примечателен он в истории рода. Между тем, именно он создал черновики проекта первого банка.
– Мики, прежде ты не затевал возвышенных и длинных речей на мистические темы, – Яркут настороженно удивился. – Вовсе не говорил о даре, только смеялся над предрассудками.
– Похожие слова каждый старший Ин Тарри говорит младшим. Я выбрал место и время. Сейчас была предыстория. О, начну главное с легенды. Древнее и сильнее нас были люди Элиа, они называли себя жрецами золота. Мы, Ин Тарри – семья. И еще мы, как сказал мне отец, рабы божьи. Рабы, потому что не способны изменить природу людей и золота. Божьи, потому что золото не имеет власти над человеком, пока он сам не покорится. Так что для нас условие сохранения свободной воли – не соглашаться на малое и легкое.
