– Длинный ответ.
Микаэле настороженно изучил лицо Якова, удивляясь тону, которым была произнесена последняя фраза. Словно выползок выплёвывал яд и сам был глубоко отравлен этим ядом, и выжить не надеялся. Почему так? Он по-своему бессмертен, его главное дело наконец-то подходит к успешному завершению… Впереди так называемое светлое будущее, Яков достаточно умен, чтобы просчитать решения князя и не беспокоиться о нынешней болезни Юны: все поправимо.
– Да, – кивнул Микаэле. – Я все расскажу Лёле. Прямо сегодня.
– Я бы не смог, – задумчиво отозвался Яков. – Но – дело ваше. И еще. В ближайшие дни я очень занят. Когда завершу дела, вы узнаете об итогах. Бесы-беси, – Яков резко отвернулся и, продолжив движение, снова оказался лицом к князю. – Когда еще получится спросить? Да никогда, наверное. Вы все же семья или тайная организация, как клан Дюбо? Ведь невозможно понимать золото и управлять его движением, утверждая, что вам чужда жажда власти?
– О! Милейший, ничтожнейший вопрос, задаваемый на ходу, – рассмеялся Микаэле. Стал серьёзен, кивнул и заговорил быстро и отчетливо. – Мы именно семья, это не вопрос крови, это вопрос привязанностей и единомыслия. Возможно, мы были тайным союзом прежде, во времена до Крысолова Йена. Возможно, именно ваш названый брат сделал нас такими, каковы мы теперь. Он разрушил систему отбора претендентов на вступление в семью через рабское подчинение правилам, а мы даже не включили его в число великих, не оценили тяжкий труд. Что еще, власть? Мы не правим крупными странами через марионеток или лично. Мы трудно и непрестанно боремся за скромное место посредников и переговорщиков. Налаживаем общение непримиримых врагов и помогаем советом… тем, кто не слушает советы. Если сравнить мир с симфоническим оркестом, мы не претендуем на место солистов или дирижеров на сцене. Мы – скромные настройщики музыкальных инструментов.
– И композиторы, – усмехнулся Яков.
– О? – Микаэле чуть склонил голову, вслушиваясь в эти слова.
– Стало легче на душе, – Яков чуть поклонился. – Я намерен приложить усилия, создавая вам условия для творчества. Так что простите, на обед не останусь.
Он отвернулся, шагнул прочь… и передумал.
– Заветные желания. Ваш брат правда исполняет их? Не надо даже высказывать вслух?
– Я не очень верю в дар кукушонка. Но вроде бы – да, и не надо вслух, если заветное. Одно. Очень редко у людей бывает одно, воистину заветное. Поэтому, наверное, и сбывается мало у кого.
– Важное пояснение. – Яков снова обернулся. – Яркут в ужасном состоянии, хотя держится и не подает вида. Он думает, что виновен в происходящем. Он вбил себе в голову, что зря вернулся, что из-за него у вас неприятности. Что он проклят и так далее. Идите и отругайте его, что ли. У меня нет брата и никогда не было, даже для своего гнезда я был старший, то есть скорее отец и наставник. Теперь больно думать, как я был глуп! Тот Йен, из моей первой жизни, считал меня братом, а я… – Яков виновато развел руками. – Понятия не имею, что посоветовать. Можете утешать Яркута, вышучивать или просто бить. Я бы выбрал последнее.
Микаэле всплеснул руками и поспешил к садовому домику. Куки однажды покинул своего названого брата, опасаясь того, что он сам называл проклятием кукушат. Он всегда боялся обрести семью, дом и душевный покой – все то, что можно отнять раз и навсегда. Все, что никак не восстановить, даже за все золото мира…
–
Выползок. Вторая жизнь
Рывок сквозь сыпучую, неподатливую тьму. Острая боль в распахнутых глазах, проблеск света… холод настигает, насаживает на крюк боли, тащит вглубь, в ледяное ничто. И последняя мысль: это сон? Это должен быть сон, в яви подобное невозможно.
Жидкая грязь чавкает, и кажется: она чудище, и она сжимает пасть, глотает тебя целиком. Снова надо бороться: ползти, извиваться, упрямо надеясь выбраться из жутчайшего места, где нельзя дышать. Удар. Вспышка боли… тьма. Если это сон, как пробудиться?
Холод и сырость. Умеренный холод и приятная сырость. Сквозь них ловко скользить. Прежние попытки научили быть терпеливым и упорным. А еще – не раскрывать глаза раньше срока, не дышать, пока нет воздуха, не паниковать, хотя это почти немыслимо… Сон или явь – не важно. Надо преодолеть все это, чтобы жить. И вот удача: голова поднимается над… да, именно над водой. Первый вздох. Глаза распахиваются – первый взгляд!
Черная вода качает многоцветные волны.
Белые птицы плывут над миром, их отражения скользят в озерном закате. Осень – время перелетных душ… Отчего-то не страшно и не странно голым выбраться на берег. Встать в рост, дать ветру обнять кожу…
Это незнакомая явь, в ней для тебя нет имени и прошлого. И, кажется, попасть сюда трудно, кто-то или что-то мешает. Надо спешить, раз повезло. Выяснять: что за место, насколько оно безопасно? Хорошо, что лес! Душа любит лес, рассудок знает его звуки и запахи. Читает следы – звериные и человечьи. Благодать. Каждый шаг помогает телу окрепнуть и вселяет в душу надежду.
Ночь подкрадывается ближе. Хорошо. В сумерках проще добыть одежду, не лучшую, но пока сгодится и такая. Ноги обмотаны тряпками и сунуты в самодельные лапти. Вряд ли тут принято ходить босиком, тем более осенью. И – надо идти. Как можно дальше и скорее. Спина мерзнет. Кто-то заметил появление чужака. Кто-то, для кого ты – дичь.
А вот и дорога. Гудит, катит людские волны. Даже в плотных сумерках переполнена, вроде реки в половодье. Никто не замечает нищего у обочины. Можно сидеть, изучать людей и привыкать, вживаться. Говор знакомый, но уж точно не родной. И местность… то же самое. Словно бывал тут, но лишь проездом.
Что делать? Куда идти? В лес! Он всегда к тебе добр – лес.
Стоило шагнуть во влажный туман опушки – и ночь обняла за плечи, укутала с головой в меховой мрак. Скользить сквозь него – приятно. Паутинка трогает лицо и рвется, она – тайна, чужая и хрупкая. Но ее разрушение не причиняет вреда ни тебе, ни лесу. Скорее уж роднит.
Лес полон троп, созданных копытами и мягкими лапами. Неведомых людям – но понятных тебе даже в густой ночи, пронизанной остистым ворсом листвы, заполненной подпухом тумана. Скользи, гладь тьму, принимай всей кожей ее узор черного по черному… и улыбайся. Пусть ноги несут невесть куда, а память пуста, как слепые глазницы озера без единой искорки звезд. Быть живым – замечательно.
Преграда возникла неожиданно. Весь опыт подсказывал: путь свободен до дальней опушки, рядом нет людей и жилья. И вдруг – вот оно, то, чего нет. Шиповник в два человечьих роста. Чугунная ограда, сад за ней. Калитка… приоткрыта.
Он скользнул в щель, принюхался.
– Проходи, как раз поспел ягодный отвар, – предложил голос из садовой тьмы. Не такой, как лесная – более теплой, пропитанной цветочной пыльцой.
