– Благодарю.
Он выговорил первое слово в жизни. Нет, пожалуй: в этой жизни. Он не дитя и понимает, так в мир не приходят… люди. Те рождаются, растут и долго-долго готовятся сказать первое свое слово.
Обдумывая свою способность к речи и знание языков, он крался сквозь сад. Огонек приближался – искристый и трепетный. Чуть потрескивал, словно свет трогал мех тьмы и подпаливал его кончики, заставляя вспыхивать синим и серебряным.
Свеча стояла на круглом столике. Отражалась в начищенном серебре пузатого чайника, в полупрозрачном костяном фарфоре крохотных чашечек – тонких и белых, как цветки ландыша. Дальнюю чашечку бережно обняла узкая ладонь… Он проследил руку, плечо – и заглянул в лицо хозяйки сада. Пожилой и таинственной, как паутинка во тьме.
– Присаживайся, – женщина ободряюще улыбнулась, взглядом указала на плетеное кресло напротив своего. – Я редко принимаю гостей и еще реже прошу об одолжениях. Но случай особенный. Так что – моя помощь в обмен на твою. Надобно проводить меня и поберечь. Не стану лгать, дело опасное. Тебя могут и убить. В этой жизни. В новую придётся пробираться без помощи. А ведь я позвала тебя и придержала дверь, заметил?
Он неуверенно кивнул. Помолчал, обдумывая услышанное.
– Проводить и поберечь. Кажется, это я умею, – решил он. – Вот только… я совсем пуст. Даже имени своего не знаю.
– Смелый мальчик, – похвалила женщина. – Редко кто признает главный страх сразу и прямо. Что ж… вот тебе ответы. После разберешь, какие к чему подходят. Я – мара. Мой дар отчасти схож с даром жив, но их сила там, в мире людей, а моя тут, у границы яви. Я давно поняла свой дар и уже привыкла быть… такой. Мары ходят по краю, как кошки по ограде. Смотрят в жизнь и смерть словно со стороны. Подобный взгляд требует силы воли и смирения. Что ж… Ты хорошо слушаешь. Что дальше? Я мара, а ты – выползок.
– Я опасался чего-то такого, – кивнул он.
– Думаю, ты впервые смог пробиться в мир. Привыкай. Думаю, в твоем случае воля важнее смирения. Люди боятся того, что не умеют понять. Топчут неведомое, как сорняк. Но ты уж разгибайся и не помни зла.
– Попробую.
– Все выползки рано или поздно принимаются воображать глупости о переселении душ людских. Память к вам приходит и травит болью. Как мара скажу, – женщина наполнила чашечку и жестом пригласила отхлебнуть. Отвар был горьковатый и утолял жажду. – Не ищи ни прошлогоднего снега, ни прошлогодней травы. Тела, память, обещания, долги – они снег и трава, листья и цветы. Они остаются в своем годовом круге. В новую весну жизни вступает лишь душа. Может, она корень древесный или семечко, готовое снова прорасти? Той же породы, что год назад – и все же новое.
– А я?
– А ты… – женщина снова наполнила чашечку. – Пей. Обычно люди принимают удел травы и снега. Конечно, ропщут. Слабые не устают жаловаться, они вроде осиновой листвы – несмолкаемы. Сильные сопротивляются тихо, но так, что камни превращаются в пыль. Единицам удается переупрямить бытие. Они делаются не травой или листвой, а чем-то иным. Может, вроде можжевельника? Зимою и летом лезут по склону, желая заглянуть за перевал, в незнакомую долину. Или им важно крепить сам склон корнями? Думаю, задачи бывают разными.
– А…
– Не перебивай, у тебя пока нет ни имени, ни вопросов, – отмахнулась женщина. – Все рождается и умирает. Всё изменчиво и конечно. Чего ж тут дурного? Но, раз уж ты уперся, восстал против закона смены жизненных сезонов, не жди поблажек. Устанешь – оползень обыденности погребет тебя. Разочаруешься – сгниешь в пасмурном отчаянии. Глупо противиться мировому закону. Но, раз уж ты настолько глуп, изволь быть безмерно упрямым и ползи по склону. Не знаю, что за нужда гонит тебя. И… Никто не любит белых ворон, – женщина нагнулась вперед и добавила шепотом: – вроде нас.
– Вроде нас, – эхом отозвался выползок.
– Никто не поможет тебе пробиваться в мир, трудно будет каждый раз. Но постепенно ты приноровишься. Никто не вернет тебе память, не подскажет, зачем ты стал таким. Сам должен разобраться. Не пробуй вернуть прежнее. Между изначальной памятью и нынешней явью стоит смерть. Это, знаешь ли, серьёзно. Что еще рассказать?
– Пока довольно сказанного. Благодарю.
– А ты не жадный, – вроде бы похвалила мара. Нагнулась и сорвала меховой цветок, сизо-серебряный, чуть светящийся. Протянула на раскрытой ладони. – Сон-трава. Возьми. Приведет ко мне по-настоящему, в понимании людей. Они такие смешные. Все время уточняют, верно ли выбрали путь… как будто настоящий путь можно пройти ногами или доверить карете и кучеру.
– То есть я пока сплю? – задумался выползок.
– Ты пока на краю. Сном это звать или как-то еще, сам реши. Выйдешь через ту калитку, и попадешь в настоящую явь. Хотя… с моим цветком тебя вряд ли кто-то остановит, особенно до рассвета. Иди.
– Да уж, поспешу, – выползок сразу выделил в сказанном главное.
Встал и пошел. А за калиткой – побежал! Цветок светился и мерцал, пока выползок двигался в нужном направлении – и гас, стоило отвернуться.
Лес кончился очень скоро. Ближнее поле оказалось узким, и следующее, и еще с десяток – все малые, с игрушечными оградками по пояс. Хлеб убран, стерня жалит пятки. Торопит…
Полночь проплыла над полями, тусклая и ненадежная – как надтреснутый колокол местной часовенки. Полночь взобралась на холм и загудела басовитой медью городского колокола. Выползок истратил некоторое время, разыскивая тайный лаз под городской стеной. Цветок указал место, но лаз был ловко скрыт – и вдобавок защищен калиткой с хитрым запором. Одолев эти преграды, выползок побежал пустыми улочками, поглядывая на крыши: вон как плотно дома смыкаются, пожалуй, скоро станет удобнее взобраться наверх. Но цветок горит так ярко, что наверняка цель близка. Если вон за той площадью…
Он остановился и резко выдохнул. Узнал ограду, шиповник и калитку. В яви все было совсем как во сне. Только ковка старше, да красные бусины ягод пообдерганы. Не иначе, расстарались городские мальчишки. Осталось скользнуть в щель калитки…
– Проходи, как раз поспел ягодный отвар, – предложил голос из садовой тьмы.
Захотелось ущипнуть себя, и побольнее. Что это за явь, если от сна она неотличима? Круглый столик, свеча, пожилая женщина, серебряный чайник и две чашечки, подобные ландышевым цветкам.
– Доброй ночи, – он поклонился и сел в свое кресло.
В один глоток выпил взвар, не удивляясь сходству вкуса. Стало уютно. Словно он в гостях, и не первый раз. Словно у него есть хотя бы крохотный, а все же кусочек памяти об этой жизни.
