– Ты, хватит. Иначе макну мордой в смерть еще раз.
Говорю негромко, даже не пытаясь перекрыть ор. Она слышит. Не хочет, а все равно слышит. Мы только что оттуда, мы все еще в тени. Для человека с даром живы это ужасно. Ну, примерно как для комнатного цветка – попасть в зимнюю ночь. Брынь! Стекло лопнуло, свеча угасла, и пропал весь твой теплый домашний мирок…
– Замолчи. Я и так на пределе, еще капля, одна капля, и ты поймешь, что покуда побывала на пороге, а можно погрузиться и глубже.
Мари икает, дёргается… и затыкает рот ладонью. Давится, корчится, но молчит.
– Мы не станем обсуждать глупости о том, что мне можно делать по мнению храма, кому я обязана и кому принадлежу. Это именно глупости. Я принадлежу порогу, и лучше вам всем не лезть в тень. Стойте с свете солнечном и молитесь усердно, чтобы я тихо таилась у порога и приглашала на свет… своих знакомых. Можете ли вы убить меня? Да. Но вряд ли это будет бесплатное дельце. И точно уж, никакой выгоды оно не даст, – я усмехнулась, хотя весело мне не было. – К делу. Кто все спланировал? Кто стоит за тобой со стороны храма?
– Я сама. Я хотела…
Давлюсь смехом, и мне очень больно. «Она сама!»… Яков всех обвел вокруг пальца. Не одну меня, всех! Даже Микаэле, что уж говорить о Мари. Это ничтожество он использовал с самого начала! Яков уж точно понимал, что Мари жаждет славы и власти. Когда пришло время, он предложил ей то и другое…
– Убирайся. Захочешь рассказать, что я мара – говори кому угодно. Но спрошу я с тебя. Или хиена спросит. Там, за порогом.
Она икает, дёргается и ползком убирается из комнаты. Замирает у порога, подвывает, трижды пробует пол рукой, икает и всхлипывает… Никак не поверит, что там больше нет тьмы, нет хиены и прочего, что недавно привиделось. Наконец, Мари себя превозмогает и ныряет в щель, мосластые коленки дробно стучат по полу – дальше, дальше. Определенно, в этой жизни мы не встретимся. И храм меня искать не станет. Вряд ли я единственная мара на свете. Но мы все, как я теперь понимаю, люди тихие. Мы предпочитаем тень.
Оборачиваюсь и, морщась и моргая, смотрю в лицо Якова. Привыкаю. Очень больно, но я привыкаю. Сделанного уже не отменить. Я сама говорила Якову, что уважаю его решения. Что доверяю… и разрешаю мне врать, если правда слишком уж болезненна. Как же мне быть теперь? Получается, я подбадривала его, подталкивала к принятию решения.
– Жизнь – точно цикорий. По крайней мере, моя жизнь. Он говорил о сухой ветке, ожидании и надежде. Все это надо обдумать.
– Юна, вам дурно?
Яков все еще ничего не понимает. Вернее, надо думать не так. Для начала буду звать это тело с нынешней душой – «он». Обезличено. Так вот: он видит меня, он совсем очнулся и пробует осмотреться. Он понял бы все и сразу, если бы увидел тело Микаэле-Густава. Но пока что ему мешаю я – стою между креслами, намеренно. Он тоже жертва, и ему тоже надо принимать правду постепенно. Ему будет даже больнее, чем мне.
– Микаэле, как вы себя чувствуете? – закрываю глаза и говорю с… телом Якова. Так проще, не глядя в лицо. Было бы совсем невыносимо смотреть на Якова и называть имя князя Ин Тарри. – Кто вас пригласил сюда? Это очень важно, подумайте. И послушайте свой голос, отвечая.
– Даша.
Он выговаривает слово и задыхается. Наконец-то догадался: голос иной. Причем знакомый. Теперь он молчит, обдумывает.
– Юна, по вашему лицу судя, все уже непоправимо, то есть завершено. И все так, как мне вдруг почудилось.
– Пройдите к зеркалу, убедитесь.
Открываю глаза. Тот, кто теперь занимает тело Якова, настороженно хмурится. Замечает зеркало, встает и идет, все медленнее и медленнее…
– Значит, Даша тоже приняла участие в деле, – говорю я, и мне стыдно. Зачем причинять Микаэле новую боль? Он уж точно не виноват. Он, как и я, жертва решения Якова. Поставлен перед фактом. – Вы так не переживайте. Якова никак нельзя переупрямить. Он сам не справился со своим упрямством, хотя, уверена, он пытался. Я знаю причины его решения. Ужасно, но я согласна во многом. Вы должны жить. Без ваших денег посол Цао не устроит кровавую баню в своей грязной стране и не отмоет тех, кто чудом уцелеет… – Я криво усмехнулась. – Без вашего дара понимать людей и налаживать их дела сорвется затеянное Климом спасение всех детей, сколько бы их ни перелезло через ограду «Лилии».
Я говорила и говорила. Нарыв в душе вскрылся. Я приняла то, что не могу изменить: Яков ушел. Добровольно отдал свое тело Микаэле, чтобы не рухнуло все, что ему дорого. Чтобы я жила в безопасности. Потому что лишь Микаэле способен провести нас по краю и не дать стране ввязаться в большую войну. Яков мне сказал об этом недавно – прямо и грустно… Но даже это не главная причина. Для Якова важна семья. Он и сам, пожалуй, не признает силы этой своей… слабости. Я знаю его сны и его прошлое. Он все еще оборотень Локки. Он не мог позволить нынешнему малышу Йену осиротеть – и получить взрослое прозвище Крысолов.
Я думала много разного, причем одновременно. Мысли лезли – как фарш из мясорубки. Раздавленные, раздробленные, они лезли все сразу через мелкие дырочки – и слипались в ком смиренного, вязкого отчаяния. Я сидела на полу. Смотрела на Якова, то есть теперь уже на Микаэле – со спины. Удачно. Не так больно… а еще – проще замечать перемены. Иную посадку головы, осанку, манеру держать руки. И свет. Над ним всегда – солнце. Сейчас это видно особенно отчетливо. Будто в небесах протаяла лунка, и плотный столп летнего золота рухнул в мир. Князь Ин Тарри полностью прижился в теле.
– Ю-на.
Искажённое произношение? Мое имя звучит так странно, что я сразу оборачиваюсь. Вижу щель потайной двери. Она за портьерой, в углу. Чуть-чуть приоткрылась и ждёт моего решения. Наверняка Яков позаботился. Мой Яков, настоящий, который принял решение – но заранее подумал обо мне, о том, как будет больно, как я захочу тихо сбежать из комнаты пыток… Все так и есть, оставаться здесь – невыносимо! Еще немного, и я не справлюсь с собою. Нет сил снова говорить с Микаэле по поводу внезапно обретенного им права жить долго и счастливо в теле Якова, а значит, быть в неоплатном долгу перед ним и косвенно – передо мной. Даже думать о такой постановке вопроса не желаю.
Быстро пересекаю комнату, скольжу за портьеру. Дверь закрывается за спиной. Оказывается, посол лично явился выручать меня. Сегодня день, когда на щедрости свихнулись буквально все. Плохо дело, я едва держусь, а срываться по-прежнему нельзя.
– Про-водит, – разделяя слово на неравные части, посол умудрился и показать заботу, и отдать приказ. Кивнул и удалился.
Я осталась наедине с каменноликим смуглым человеком. Для инаньца он слишком рослый, да и черты лица… пожалуй, полукровка.
– Зовите меня Илья, – каменное лицо сделалось обычным, едва посол удалился. —Машина у черного хода. Отвезу куда угодно. Буду ждать сколько угодно. Вам наверняка надо многое обдумать.
Я кивнула. Позволила поддеть себя под локоть и вести, забалтывать… лишь бы не оказаться наедине с собою. Сейчас – не могу. Я пока что совершено не способна поверить в чудо. Хотя иного выхода у меня нет, я постепенно справлюсь и поверю. Как сказал Яков, показывая цветок перемен? Серая повседневность и синие цветы чудес. Он всей душой верил, что затеянное дело не подведет черту под нашими отношениями, которых толком и нет… пока. Надо все точно вспомнить. Думать – уже занятие и надежда. Я закрыла глаза, мысленно увидела оранжерею. Круглый зал, бабочек и лианы. Цикорий на столе.
