Ц+Г
С гипертимом все еще проще. Гипертим и циклоид начали совместную работу над проектом (вне совместной деятельности коммуникация с гипертимом затруднительна). Оба пашут, оба радуются. Но на часах пять вечера (или вторник на календаре, или лунный день “плохой”) – и циклоид резко выходит из игры: либо вежливо отказываясь от сотрудничества, либо попросту пропадая из виду. Гипертим обижается, пытается вернуть циклоида в работу – напрасно. Довольно скоро сам гипертим разочаруется в своем деле и найдет новое увлечение… Тут-то циклоид вернется из депрессивной экскурсии и загорится желанием продолжать работу конкретно над старым проектом. Гипертим же предложит участвовать не в старой, а новой деятельности.
Не факт, что новая гипертимная идея заинтересует циклоида – циклоидная скука привязана ко времени, а не к проекту. То есть если некая тема или работа была интересна циклоиду, то интерес не улетучится спонтанно, просто в какие-то часы или дни циклоид не может проявить свой интерес. А у гипертима меняется именно объект интереса (с проявлением всегда все хорошо). И уже циклоид будет уговаривать гипертима вернуться к старой деятельности. Вполне возможно, что уговоры увенчаются успехом: разочаровавшись в первом, втором, третьем… n-м деле, гипертим вернется к первому и позовет циклоида в старый проект. Аккурат в этот момент у циклоида снова поменяется настроение и он пошлет гипертима куда Захер-Мазох телят не гонял.
Воронка для лисицы
Лишь с востока ветр могучий по небу разгонит тучи,
И над мельницей, бледна, встанет полная луна,
Из бездонного колодца лютый Зверь на волю рвется.
Шеффилд. Ламбет бессмертный
Этюд в циклоидных тонах
Только наш человек может бесконечно обещать себе не засиживаться на работе допоздна. А потом, бесконечно это обещание нарушая, удивляться: почему руководство вытирает об него ноги вместо того, чтобы выписать премию за усердие. Наш человек свято верит, что для начальника составляет высшее удовольствие постоянно созерцать взмыленные измотанные физиономии подчиненных. И, исходя из этой святой уверенности, наш человек умудряется пахать по два года без отпуска, изображая живую скульптурную композицию римского периода упадка. Стоит ли удивляться, что именно таких галерных рабов увольняют при первом же кризисе? Увольняют накануне ожидаемого повышения, фантазии о котором зародились где-то в недрах мозга, атрофированного от монотонного каторжного труда.
Пожалуй, единственная возможность для таких черных лошадок заявить о себе и сохранить должность – подняться одним прыжком как можно выше, где нет хитрых начальников и самодовольных ленивых коллег. Откуда невозможно сковырнуть, уволить или свергнуть. И, уже добравшись до вершины, заставить пахать всю вертикаль, превратив генеральную линию партии в натянутую по самые гланды струну.
Остапенко знал цену офисному планктону, равно как и властной вертикали. Он вообще всему знал цену. И ни в каких офисах он допоздна не засиживался. У него вообще не было офиса. Ни одного. Зато успешных бизнес-проектов – несколько десятков. Что не мешало этому гражданину регулярно рассказывать на радио “Эхо свободы” о том, как злобная власть мешает всем (и ему в первую очередь) строить бизнес. Впрочем, ругань в адрес Кремля за последние несколько лет тоже стала чем-то вроде хорошего бизнеса.
Эфир – не офис. Время летит незаметно. Особенно если после передачи главред приглашает на рюмку чая. Главред: лохматый, в меру умный, не в меру болтливый, тоже любит ругать власть. У лохматого главреда тоже свой бизнес. Они почти коллеги. Жаль, что Остапенко за рулем, и рюмка чая превращается в обычную чашку. Но беседа все равно затягивается до позднего вечера: жизнь-то бурлит, кипит, а информационную пенку снимать некому. Не порядок.
Весенние сумерки подло застигают Остапенко на пустом участке Рублево-Успенского шоссе. Почему пустом? Он сам удивляется. Есть в области такие загадочные места, которые в самый час-пик внезапно вымирают. Раз – и нет машин. Моргнешь – есть машины. Остапенко всегда был любопытным, даже звонил Лоскутову узнавать: не перекрывает ли кто движение там-то и там-то. Но заммэра только отмахивался: как тут перекроешь, если по всей стране тлеет и коптит пожарище бунта? Действительно. Коптит. На этих пустынных участках всегда пахнет гарью. И если тебе удается без приключений проскочить такую зону отчуждения, то будь готов выложить хорошие деньги за очистку машины от сажи и копоти.
Из сумерек, напоенных пеплом далеких горящих торфяников, выплыл гаишник. Да правда, что ли? Пустая дорога, кроме Остапенко – никого. Выходит, именно ему это дитя тьмы машет жезлом? Уставший бизнесмен прижался к обочине и опустил стекло.
Ёперный балет, никакой это не гаец! Все, пора завязывать с круглосуточной деловой активностью. Обычный гражданин голосовал. И не жезлом, а зонтиком. Хотя прикид у него – будь здоров. Вроде белый костюм, а похож на офицерскую форму. Зрительная память у Остапенко была отменная, фотографическая. Он сразу вспомнил кадр из какой-то патриотической кинохроники. Вот стоит над картой фельдмаршал, втолковывает что-то… кому? Нет, не фюреру. И не товарищу Сталину. Да хоспади, чей же это офицер? Белые мундиры, у кого были белые мундиры?
– Гутен абенд в хату, герр Остапенко. Нарушаем?
Бррррр. Мент все-таки? А почему по-немецки? Стебется? Хотя время сейчас такое, может и грабануть запросто. Муха на бляхе, зачем только тормознул? Вот же дурья башка.
– Ничего не нарушаем. Едем сотку, как на знаке, – какого-то черта оправдываться начал.
– Нарушаем режим информационного перемирия, герр Остапенко.
Со второго раза бизнесмен осознал, что гражданин обращается к нему конкретно по фамилии.
– Какого…?! – “перемирия”, хотел спросить одинокий автостранник, но когда мужчина с зонтиком уселся на соседнее сидение, вопрос сам по себе обрел именно такую форму.
– Обычного. Вялого. Вы разве не видите, что в стране происходит? Поэтому сейчас все вменяемые политические силы договорились соблюдать тишину и не срываться с цепи. А к невменяемым посылают меня. Энгельрот фон Морфних, sehr angenehm!
Остапенко вспомнил. Та кинохроника с офицером была постановочной и относилась она не к Великой Отечественной, а к Первой мировой. Белые мундиры были у австрийцев. Выходит, что слухи не врали, и на помощь Кремлю из Высокого дома
[13] действительно прискакал политтехнолог особого назначения.
– Я конечно все понимаю. Деньги превыше политики. Поэтому формально на вас информационное табу не распространяется. Но ситуация, герр Остапенко, ситуация на фронтах обостряется, – пассажир продолжал монологичное мурчание. – По инструкции, мне бы следовало вас тут же и ликвидировать. Но, на ваше счастье, все инструкции я составляю сам, поэтому сегодня для вас действует спецпредложение.
