Часовня освещалась только верхним светом, через круглые окна купола. В нее вела массивная двустворчатая дверь. Фасады часовни украшали ниши – прямоугольные с арочным завершением. Над ними были устроены низкие подкарнизные окна с цветными стеклами.
Стены часовни выложены из дикого камня. Членящие их лопатки и внутренние плоскости ниш имели кирпичную облицовку. Карнизы и обводка ниш были оштукатурены и выкрашены в белый цвет. Впечатление от часовни усиливало ее расположение в глубине поляны, в окружении высоких деревьев. Такой она представлена на снимке Е. Н. Глезер, проводившей обследования архитектурных памятников Полужья в 1920-е гг. По сведениям, полученным от местных старожилов, неподалеку от часовни находилось кладбище, где имелось захоронение латышских стрелков, погибших в 1919 г.
Григорий Васильевич Бардовский
После смерти А. Д. Карамышева (имевшего 11 детей) хозяйкой Алтуфьева Берега становится его старшая дочь Анна Арсеньевна, вышедшая замуж за Григория Васильевича Бардовского (1848–1880), присяжного поверенного при Петербургском окружном суде.
Г. В. Бардовский получил известность, выступая как защитник на главных политических процессах 1870-х гг., например в 1877 г. на процессе 50-ти («москвичей»), на котором была произнесена знаменитая обличительная речь рабочего П. А. Алексеева, ставшего прототипом главного героя романа А. М. Горького «Мать». Еще одним громким процессом с участием Г. В. Бардовского стал процесс 193-х в 1878 г. – крупнейший процесс над революционерами-народниками. В 1879 г. Бардовского арестовали по подозрению в укрывательстве Ольги Любатович, члена исполкома «Народной воли».
Находясь под стражей в Доме предварительного заключения, Г. В. Бардовский впал в умственное расстройство. В 1880 г., за несколько месяцев до смерти, его выдали родственникам с условием подчинить его строгому надзору.
Сегодня имя Г. В. Бардовского основательно забыто. В энциклопедических изданиях чаще можно встретить имя его старшего брата, Петра Васильевича Бардовского (1846–1886), который, будучи русским дворянином и занимая должность коронного мирового судьи в Варшаве, принимал участие в деятельности польской рабочей партии «Пролетариат». При обыске в его квартире был захвачен архив «Пролетариата» и черновой текст составленного им «Воззвания к воинским чинам». По приговору военного суда П. В. Бардовский и трех его польских соратников повесили в Варшаве за воротами Александровской цитадели. Похоронен он на берегу Вислы, неподалеку от места казни.
Анна Арсеньевна Карамышева (в зам. Бардовская)
Петр Васильевич Бардовский часто гостил в Алтуфьевом Берегу у своего брата, который, не владея своими чувствами, увлекся юной сестрой своей жены, Марией Арсеньевной, жившей вместе со своей матерью и второй сестрой Ольгой в скребловской усадьбе.
Эта любовная история имела еще одного участника – 12-летнего военного гимназиста, будущего популярного поэта Семена Яковлевича Надсона (1862–1887). Рано осиротев, он воспитывался в семье своего дяди по матери Ильи Степановича Мамантова, женатого на одной из сестер Петра и Григория Бардовских. Вместе с дядей, его женой и их сыном Василием Мамантовым Надсон приезжал в Алтуфьев Берег зимой и летом 1875 г., оставив об этих поездках подробные, живо написанные воспоминания, имеющие непреходящее литературное и краеведческое значение.
Как и следовало ожидать, романтически восторженный мальчик влюбился в хорошенькую, не многим старше него Марию Арсеньевну, Марусю, как он называет ее в своем «Дневнике», где сердечные переживания сопровождаются чарующими описаниями Алтуфьева Берега и Скреблова, картинами усадебного быта.
Семен Яковлевич Надсон
17 апреля 1875 г. Надсон сделал первую дневниковую запись: «Наконец я собрался вести дневник. Выписки из него послужат хорошим материалом для задуманного мною сочинения: „Воспоминания юности“… Прежде всего надо записать в дневник, что до Пасхи я был влюблен в одну барышню, некую Сашу Сазонову. Она мне нравилась, и я ею чуть не бредил, но теперь, ах!..
Нас распустили в среду на Страстной неделе поста… В субботу я узнал, что нас, то есть меня с Васей (Мамантовым. – А. Н., О. Н.)… собираются взять в деревню к Григорию Васильевичу (Бардовскому. – А. Н., О. Н.). Впрочем, это не деревня, а поместье в 14 верстах от Луги. Надобно до Луги ехать по Варш. ж. д., а от Луги до имения, называемого Алтуфьевым Берегом, на лошадях…
Приехали, наконец, в Лугу и, наняв два тарантаса, покатили в деревню. Первые десять верст проехали по ровному шоссе без всяких приключений, на одиннадцатой нас встретили сани тройкой, высланные в Лугу, к нам навстречу. Вася, я и Петр Васильевич (Бардовский. – А. Н., О. Н.) сели в сани. Тетя осталась в своем тарантасе, а дядя (И. С. Мамантов. – А. Н., О. Н.), чтобы облегчить лошадь, сел в другой… Когда уже было всего полверсты до дому, лошади неосторожно рванули, сани полетели на бок, и мы все торжественно вывалились в снег… снова уселись в санки и с веселым хохотом поехали дальше…
Дом на Берегу чрезвычайно большой и очень изящно украшенный внутри. Видно, что здесь когда-то жил русский боярин на широкую руку. Дом окружает со всех сторон сад, в полуверсте находится лес, в другой стороне, сейчас же за садом, громадное озеро. Через зимнюю дорогу, ведущую к озеру (через нее зимою ездят) лежит сад соседней усадьбы Карамышевых. Хозяйка усадьбы, Платонида Николаевна, очень умная (как, по крайней мере, мне показалось, и как я слышал от других), приветливая барыня. У нее несколько дочерей и сыновей? и, замечательная вещь, все дочери, каких я только знаю, отличаются красотой… Это-то и есть та самая причина, почему я начал писать дневник…».
Дальше Надсон называет всех, кто был на Пасху в Алтуфьевом Берегу, включая сыновей Платониды Николаевны – Александра Арсеньевича и почти своего ровесника юного Ваню, сообщает, что все Бардовские и Карамышевы отправились к заутрене в Череменецкий монастырь, за исключением уставшей тети и приболевшего Надсона. Затем был праздничный пасхальный ужин в доме Бардовских, во время которого Надсон понял, что он страстно влюблен в Марью Арсеньевну Карамышеву, Марусю. «Итак, – пишет Надсон, – ужин был очень оживлен. Меньше всех говорила Марья Арсеньевна, виноват: Маруся!.. Григорий Васильевич сказал мне, чтобы я обнес гостей конфетами. Никакие слова передать не могут, что я чувствовал, когда она своими розовыми губками проговорила: mercy! Я был счастлив, нет, больше, – наверху блаженства. А она! Спокойная, как всегда… я в эти мгновения, кажется, жизнь отдал бы за один поцелуй ее ножек! Сазонова в эти мгновенья мне показалась такой ничтожной и уродливой!.. Не упрекайте меня в непостоянстве, на любовь нельзя надеть вожжи… Это свободное, вольное чувство. Это Любовь и ничто иное…».
