Ждан чуть в потолочную балку от испуга не врезался, руками взмахнул, и Аленка полетела вниз. Грохнулась не громко. Чурки, что были вместо пола, шуметь не привыкли, но больно. Даже чуть не расплакалась. Папка вздрогнул, приоткрыл правый глаз, осмотрел горницу из прорези в занавеске. Тишина, в горнице пусто, но кто-то еще не спит. Никифор привстал на локте, протянул массивную руку, чтобы отодвинуть занавеску в сторону. Аленка в пол вжалась, даже дышать перестала. Если папка увидит, никуда не отпустит и Ждану запретит.
– Папка, ты чего проснулся. Спи, рано еще, – зевнув, сказал Ждан.
Никифор слегка отодвинул зановесочку, посмотрел на сына. Странный какой-то, взъерошенный. Как будто росомаху встретил.
– А ты чего не спишь? Вид у тебя какой-то озабоченный. Случилось что?
Ждан потянулся, зевнул нарочито широко и спрыгнул с полатей.
– На двор схожу, а то что-то прихватило. Живот крутит.
– Может, мамку разбудить? Отвар тебе даст какой, лечебный.
Ждан посмотрел под лавку, а там Аленка ему рожи корчит. Мол, не выдавай.
– Не-е, пап, не надо. Сейчас покряхчу маленько и приду.
Ждан босыми ногами полапотил во двор. Отец посмотрел ему вслед, подозрительно так… Потом лег, глаза закрыл и дышит ровно, прислушивается. Аленка подождала немного и тихонько, бочком поползла вдоль стеночки к выходу. Ждан ждал во дворе. Стоял, насупившись, как папка, когда ему перечат.
– Ты чего, дуреха, спать мне мешаешь? Самой не спится, и другим не даешь. Видимо, работы у тебя мало.
Девочка приставила пальчик ко рту брата и прошипела:
– Тихо ты! Папка услышит.
Брат посмотрел строго, палец отодвинул, кивнул.
– Говори, что случилось. Чем смогу, помогу.
– К боярину сходить надо. Рассказать все, что сегодня произошло, а то сгинет Святослав.
Ждан поморщился – опять она про этого чужака, от него только беды… Помолчал маленько, обдумал.
– Зачем идти, он и так завтра все узнает.
Аленка разозлилась. Ну как же он не понимает? Святослав сказал надо…
– Ну… Чтобы боярин придумал, как Святослава спасти.
Ждан улыбнулся. Глупая девчонка. Ну, на что боярину спасать какого-то холопа? Глупость какая.
– Ложись-ка ты, Аленка, спать, утро вечера мудренее.
– А Святослав как же? – изумилась девочка.
– Да что с ним будет? Боярин либо головное родственникам убитого заплатит за своего холопа, либо выдаст его головой. Все в руках Господа.
Аленка чуть не заплакала. Вот тебе и помогу, чем смогу. Да если боярин платить не захочет, Святослава ж на куски порвут.
Тут из темноты сеней вышел Никифор. Здоровенный, грозный такой.
– Значит, живот крутит? Ну вы у меня неделю на зад не сядете. Так отхожу, что вмиг забудете, как отцу врать.
Ждан попятился. Ох, и достанется же за вранье. А Аленка рванула со двора со всех ног. Ни крики отца, ни оклики брата ее остановить не могли. Теперь думать уже поздно. «Бежать в детинец, но не сразу. Отец догонит. Нужно к лесу скорее, там бурелом, папка не пролезет, а я маленькая, юркая, да и тропка там есть, тайная».
Никифор большой, неуклюжий, тяжко в темноте за ребенком гоняться. Бежит, не разбирая дороги, споткнулся, упал, да так неудачно, что ногу подвернул. Выругался, попробовал встать, больно, поднял голову, а Аленки уж и след простыл.
Девочка бежала сломя голову. Упала пару раз, поскользнувшись на взмокшей от росы траве, платьишко порвала. Жалко, новое совсем. Нырнула в бурелом и снова не заметила, ветка в лицо, обожгло как плетью. В лесу вообще хоть глаз выколи, ничего не видно. С трудом выбралась из кустарника. Измучилась вся, дышит как зайчишка, страшно. Отлежалась маленько. Луна выбралась из-за облаков, стало светлее. Пошла вдоль леса к реке, там брод, можно перебраться на другой берег. До детинца уже рукой подать. Пока шла, промокла до ниточки, трава-то высокая и мокрая от росы. Брод по колено, закатала платьишко по привычке. Перешла. В воде кто-то плескался, может, русалка путника стережет. Но Аленке их бояться нечего. Им мужи добрые нужны, а не девчонки сопливые. На дорогу выходить не стала. Вдруг Ждан папке все рассказал, могут там подстеречь. Пошла вдоль реки. Она к детинцу вплотную подходит, к самым причалам. Замерзла, как суслик, так что зуб на зуб не попадает. Выбралась на высокий берег у привратной башни. В крепости тихо. Присмотрелась и ахнула. На поле перед детинцем несколько всадников стоят, в шапках меховых, в куртках стеганых, страшные какие-то. Луна осветила чужаков. Степняки! Половцы. Морды плоские, загорелые, волосы как солома, луки держат, принюхиваются. Ветер на меня дует, не учуют вороги. Что им тут делать? Мало их, чтобы на крепость напасть. Или их больше? От опушки леса крякнули как-то по-особому. Всадники обернулись, тронули коней в бока и помчались прочь. Тихо скачут, копыта тряпками обмотаны. Ох, пронесло. Теперь точно к боярину. Враг у самых ворот. Мало ли что они задумали. Аленка осмотрелась, нет никого. Вышла из своего укрытия, направилась к воротам. Но на душе не спокойно, как будто наблюдает кто. Перешла на бег, скорей укрыться за стенами. Ох, скачет кто-то, обернулась. Трое всадников. Один мальчик совсем и два воя в бронях. Боярыч, точно он! Домой едет. А не его ли половцы стерегут? Девочка осмотрелась. Впереди кочки… Не было их тут. Развернулась, назад бежать поздно. Крадутся двое ворогов вдоль реки, как тени. Обернулась снова к детинцу, а кочек-то уж и нет. Два ворога с черными мордами, в боевом железе, да в траве с ног до головы. Аленка хотела закричать, но крик застрял в горле. Страшно, аж ноги подгибаются. Схватили цепкие руки, скрутили, поволокли к реке. Сунули что-то к носу, закружилась голова, и ушло сознание. Последнее, что услышала девчонка, забросили ее охлебкой на коня и повезли куда-то. А по конным русам полетели стрелы, градом, со всех сторон. Ни увернуться, ни щитом прикрыться, да и бронь не спасла. Рухнули вои с коней. Грохнулись оземь, словно ежи, утыканные стрелами. А Данилка выхватил меч, крикнул грозно и рухнул с коня. Набросили на него аркан, скрутили, дали обухом топора по голове, вот и весь бой.
Глава седьмая. В царстве Морфея
Небо черное, дым густой, смрадный, степь бескрайняя кругом. Лощинка березовая, речка тихая, берег ровный с мостками. Ладьи купеческие у мостков. Тихо плещется вода о дубовые доски, тело к берегу прибило, крови с ним море пенное. Три стрелы в спине с черным оперением. На ладье люди, русичи спят, но не проснутся уж никогда. Сон их мертвый, бесконечный. Порублены саблями половецкими, утыканы стрелами черными. Не вернутся мужья к женам своим, не увидят дети малые отцов своих. Погибли купцы храбрые. Погнались за золотым руном и сгинули вовсе.
А дым все усиливается, столбом над деревенькой поднимается, уносит ввысь души замученные. Горят избы как пучки хвороста, не слышно уже криков и стонов. Лежат тела неприбранные, во дворах и на улицах, в избах горящих и в сараях разбитых. Повсюду лежат. Все погибли, а кто жив остался, не может уже говорить. Дар речи от увиденного пропал. Женщины в одних рубахах нательных сидят, как скот у часовни, объятой пламенем. Уже не плачут, даже не всхлипывают, смотрят в одну точку и молчат. Нет в них больше человеческого, лишились разума бедные. И детишки маленькие сгрудились рядом с мамками, жмутся к ногам, ища защиты от ворогов. Но некому их защитить, повсюду половцы. Смеются плосколицые, весело им. Потешили плоть свою, хороши бабы русские. Много выгоды с них получить можно на торгах хорезмских. Побили беспечных русичей, сонными всех, тепленькими взяли. Все, что их было, теперь нашим стало. А орда уже дальше катится. Скачут всадники черные, под одним лишь светом лунным, как воры в ночи на Русь движутся. Тянется за ними вереница полоняников и возы с награбленным. Много взяли, но возьмут еще больше. Крест на распутье стоит, а к нему муж славный прибит. Крепок он был, богатырь. Волосы светлые, борода густая, аккуратная, мышцами весь переплетен, словно бронею. С ног до головы в ожогах и ссадинах. Из последних сил держится, ребра уж и кожу прорезали. Прилетел ворон черный, сел перед русичем. Бесконечная змея всадников проплывает мимо мученика. Смеются половцы, вот он – грозный рус. Вот что с ним стало. Вспорхнул ворон, завис над телом воина, размахивая крыльями, вцепился под ребра, где кровушка красная течет. И начал клевать внутренности. Каркнул страшно, выронил из клюва плоть окровавленную. Не разевай, половец, клюв, мигом добыча выпадет. А воин только сжал зубы посильней, улыбнулся.
