– Спасибо тебе, рус, век помнить буду и своим родичам передам. Меня зовут хан Котян. А тебя как? Скажи, чтобы я знал, за кого мне молить богов.
Святослав улыбнулся. Только что о пощаде молил, на коленях стоял, а теперь гонору на двух президентов и на одного царя. Ехал бы уж. Из лощины вылетели русы. Соколик впереди с луком на изготовку.
– Меня Святославом зовут, сын Игоря из рода благородного Исака, чей род тысячи лет скакал по Дикому полю.
Половец кивнул.
– Я запомню тебя, благородный хазарин. Степь большая, но в ней тесно для двух таких великих воинов, как мы. Мы еще обязательно встретимся.
Степняк хлестнул коня и помчался в степь. Ветер дул ему в спину, унося от врагов. Романов смотрел ему вслед, и было на душе у него как-то не спокойно. Слышал он где-то имя этого половца, а вот где…
Трое русичей во главе с Соколиком осадили коней перед Святославом. Животные взмыленные, горячие, копытом бьют, видно торопились парни, думали, помощь нужна. Полянин привстал в стременах, они у него по-степному, высоко натянуты. Половец скрылся за взгорком, далеко ушел, но если броситься в погоню, не уйдет.
Святослав поймал Рыжуху за узду. Конь не его, из боярской конюшни. Так себе лошадка, но другой пока нет. Все деньги в дело ушли, а боевой конь – дорогое удовольствие. Святослав поправил седло, подтянул подпругу. Гридень бросил недовольный взгляд на него. Соколик – следопыт, ему по примятой траве понятно, что здесь произошло. И как упал враг и как руса чуть не прирезали, и закончилось чем все. Неправильно здесь все произошло, мертвого половца в картине не хватает. Двое гридней тронули коней в бока, – не уйдет половчонок, – но Соколик остановил их. Он среди парней старший.
– Стой, хлопцы, надо своим помочь. Мало ли что там с обозом.
– Да ты чего, Соколик? Что там с ними может случиться, одни бабы да детишки у повозок остались, – возмутился Кряжич.
Полянин молодецки подбоченился, указал плетью на холм, за которым скрылись повозки, показал острые белые зубы.
– Так я и говорю, вдруг старики с бабами не справятся. Айда пособим, – и звонко рассмеялся беззаботным юным смехом.
Даже и не подумаешь, что пару минут назад этот молодой парень, лет двадцати от роду, с кровожадным усердием рубил удиравших половцев, которые лично ему ничего плохого не сделали. Для Романова это было как-то неправильно. Одно дело орду, что на Русь идет, на копье принять, другое дело – «мирных» кочевников, что скот пасут.
Ребята на такое замечание друга отреагировали живо. Еще бы, как же над старшими не позубоскалить. Конечно, с бабами-то не справятся. С мужиками еще куда ни шло, на это у них руки есть, а вот для баб уд нужен, да не дряхлый, как у старших, а молодой, сильный. О несчастном половце все как бы забыли. Ну подумаешь, ускакал мальчонка. Одним больше, одним меньше. Пусть живет до поры до времени, зубы вырастут, начнет скалиться, вот тогда-то мы их и вырвем. Всадники хлестнули коней и поскакали к рощице, но Соколик остался.
– Ты зачем степняка отпустил?
Святослав посмотрел на гридня. И как узнал? Вот что значит следопыт! Как бы остальным не рассказал, а то попрут Романова из детских и обратно в холопы или чего еще хуже. По законам военного времени за измену расстрел, точнее отрубание головы без обезболивающего. Хотя, если сразу не сказал, то уже и не скажет.
– Не смог я его убить, – честно ответил Святослав, – не по-людски это, не по-христиански.
Гридень сдвинул брови, подражая батьке. Вон куда тебя повело, мил-человек!
– Это с какого такого бока не по-христиански? Нерусей, что землю нашу топчут, села жгут, баб да детишек мучают, под нож пустить нельзя? И где ж это такое написано? – злобно оскалился Соколик.
Конь Романова попятился в сторону, мало ли что.
– Да он же ребенок совсем, ну какой он враг! – воскликнул Святослав. – Они же никого не трогали, с семьями шли.
Гридень от возмущения чуть не подавился, да как даст Романову подзатыльника. Романов чуть язык не проглотил.
– Не был бы ты родственником Скулди, по-другому бы с тобой разговаривал. Половцы мирными не бывают. Сегодня они скот пасут и барахлом торгуют, а завтра сабли да луки на пояс понавесят, на коней запрыгнут и полетят Русь грабить. Пока есть сила, что их в узде держит, сидят смирно, а стоит отвернуться, последнее отберут. Звери они, а не люди. Хотя какие звери, никакой зверь ради удовольствия убивать не станет, а этим в радость.
Соколик сплюнул на землю, в знак презрения. На Святослава он уже не злился, вот на половцев, на тех – да. Дай ему сейчас парочку кипчаков, и он показал бы им, где раки зимуют.
– Всех их под нож, и точка! Понял меня?
Святослав не понял. Нет, то, что они враги, это ясно. Во снах он уже насмотрелся, что эти мирные скотоводы с русскими селами творят, но вот так их резать… Мы же хорошие! Если такое творить, то чем мы их лучше? Но вслух этого Романов говорить не стал. Для Соколика все просто и понятно. Мы русичи, то есть самые крутые и избранные богом люди. Конечно, есть и среди нас кто-то лучше, а кто-то хуже. Он, к примеру, варяг, то есть нереально крутой и правильный пацан. Поляне тоже ничего, нормальные ребята, тем более что он как раз из полян, не природный варяг. Вятичи себе на уме, но ведь тоже Русь, а значит свои. Остальные, что не словенского племени, все чужаки, плохие люди, и поступать с ними нужно соответственно. «Правда» на них не распространяется. Конечно, просто так резать их не стоит, что мы, нурманы какие, но вот для профилактики, чтобы другим неповадно было, – дело правильное и нужное.
– Понял я. Просто он мне себя напомнил. Я тоже потерялся, один совсем остался, а у него к тому же вся семья в плену, – Святослав опустил голову, расстроился.
Соколик тяжело вздохнул, положил руку на плечо Романова.
– Добрый ты парень, тяжело тебе будет. Не доведет тебя до добра твоя доброта, сгинешь сам и нас всех погубишь. Уверен, он бы тебя не пожалел. Полоснул по горлу, и дело с концом.
Ребята уже подъехали к повозкам. Там кто-то стонал, кто-то плакал, трава у колес вся забрызгана кровью. Вокруг разбросана утварь и тряпье. На повозке лежала женщина со стрелой в спине. Ярослав что-то радостно рассказывал Путяте, при этом обильно жестикулируя. Дан Сигурд сидел на козлах и увлеченно завязывал гашник. В траве у передка возился Олаф, шестерка Сигурда. Под ним скулила и ворочалась девчонка. Хороша ли девчонка на вид, Олаф, наверное, и сам не знал. Половчанка была вся растрепана, простое серое платьишко разорвано и наброшено на голову, лицо все в пыли, как чертенок. Святослав отвернулся и сжал зубы, аж губы побелели. Да только что тут сделаешь? Все по «правде». А сунешься, зашибут сгоряча, и всех делов. Но что-то ведь сделать надо? Пройдешь мимо, потом себя уважать не сможешь. Романов подъехал к Олафу и заговорил с Соколиком, чтобы свей слышал.
– Соколик, а вот ты, когда на девку залезаешь, она себе платье на голову натягивает, чтобы твою рожу не видеть?
