– Ха, да ты на меня посмотри, – красавец! Настоящий варяг. Бабы сами на меня забираются. Да еще и медком подкармливают.
– Во-от, а от свеев натягивают, да еще и в грязи изваляются. Видимо, чтобы пахнуть соответственно.
Соколик содрогнулся от смеха и разразился звонким хохотом. Даже Путята обратил внимание на веселого гридня, а уж свей и подавно.
– Еще бы. Всем ведомо, что свеи еще те свиньи. Не то что мы, варяги.
– Олаф, а Соколик сказал, что свеи свиньи и спариваются по-свинячьи соответственно! Неужто правда? – изумился Святослав. – Вот мне кажется, не похож ты на свинью, хотя… Похрюкиваешь время от времени.
Сказать, что Олаф был взбешен, ничего не сказать. Еще секунду назад он лежал на пленнице, а через мгновение на ногах, да еще с обнаженным клинком, при этом отсутствие портков его совершенно не смущало. Чтобы чувствовать себя прикинутым по первому разряду, воину нужен только хороший меч. Быстр, ловок свей, ничего не скажешь, отличный воин. Но Соколик тоже не сплоховал. Спрыгнул с коня, выхватил саблю. Ждет, когда «свинка» кинется. Что ему какая-то свинка и то, что эта свинка выше его на целую голову, ничего не значит. Он же варяг!
А Святослав тем временем отъехал за повозку, чтобы самому не попало. Пусть взрослые мужики разбираются. К девчонке подъехал, она лежит бедная, не шелохнется. Как было платье на голове, так и осталось. На Романова никто не смотрит, не до него сейчас. Соколик с Олафом схватились. Бам, вжик, дзынь, сшиблись воины, зазвенела сталь. Святослав свесился с коня, отбросил подол с головы: глаза черные, узенькие, вся в слезах, кожа загорелая, волосы как смоль. Обычная девчонка, молоденькая совсем. Сжалось сердце у парня. Жалко бедную. Романов дернул ее за шиворот, поднял на ноги. Она, в общем-то, и не сопротивлялась, сразу вскочила. Стоит, не понимает ничего, глазами хлопает.
– Беги давай, – прошептал Святослав – Скорее, кому сказал, в рощу!
Не понимает… Романов взмахнул плетью, шлепнул половчанку по заду. Полетела девка, только пятки над травой сверкают. Но недалеко ушла. Свист, страшный, уже знакомый. Легкая сулица описала короткую дугу и пробила беглянку навылет. Брызги крови, неестественно прогнувшееся вперед тело и удар о землю. Романов машинально закрыл глаза, отвернулся. Сигурд, сука! Убил девчонку. Святослав открыл глаза, полные слез. Жалко, самого себя жалко и ее тоже. Не побежала бы, жива осталась. Романов вскинул лук. Ну, сейчас ты у меня получишь, тварь. Святослав вылетел из седла, даже не успев разобраться в том, что произошло. Вот он потянулся за стрелой и в следующий миг видит землю, притом под каким-то неестественным углом, и втыкается в «мягкую» траву. Пелена гнева спала. Романов открыл глаза, небо над головой, и дядя Скулди, подбоченился, смотрит грозно. Звона клинков не слышно, тихо стало.
– Ты чего разлегся, совсем в седле не держишься? Умаялся от ратных подвигов, племянничек? – грозным басом осведомился норманн.
Святослав тряхнул головой. Вроде ничего, не звенит «посуда». Он огляделся, на него никто внимания не обратил. Все на Олафа с Соколиком смотрят, а те стоят, понурив головы, как нашкодившие котята. Путята их журит. Только за уши оттаскать не хватает. Добрыня с Ярославом в сторонке, князь улыбается, полянин серьезен, на Святослава искоса поглядывает. А Сигурд у повозки стоит, руки потирает и противно лыбится. Гнев снова подступил к груди Романова. А свей этого только и ждет, давай – кинься, щенок, на куски порублю.
– А ну, не смей, – властно прошипел Скулди. – Возьмешься за оружие, я сам тебя убью.
Рука, тянувшаяся к стрелам, замерла сама собой. Вот не было ни малейшего желания проверить, угрожает ли Скулди или вправду убьет. Святослав встал, отряхнулся, поправил стремя, вскочил на коня.
– Рядом поедешь, от меня ни на шаг.
Святослав покорно кивнул головой. Попробуй возразить тут что-нибудь.
Соколик с Олафом свое получили. Каждому по два наряда вне очереди. Дружинники быстро собрали ценности, распихав все по седельным сумам. Стариков, проявив милосердие, прирезали. Ну не в степи же их одних бросить! Что мы – звери какие? Женщин взяли с собой, пригодятся. Когда колонна тронулась с побоища, Святослав заметил пристальный взгляд боярина. Тяжелый такой взгляд. Ну и пусть смотрит, плевать. Вон девчонка в траве лежит, и древко копья как древо из нее торчит, ей уже все равно. Нет ее больше.
Дальше ехали без происшествий. Романов шел рядом с дядей, тот молчал, думал о чем-то своем, как будто забыл, что утром случилось. Но нет, не забыл. Справа со Святославом поравнялся Добрыня, а слева Путята.
– Ты зачем Соколика с Олафом стравил? – спросил боярин.
Вот мужик, все ведь видит. Вроде с княжичем разговаривал и был далеко, а все равно заметил.
– Никого я не стравливал, пошутил просто. Моя-то в чем вина, если свей шуток не понимает?
– Зачем девку отпустить хотел? Знал ее раньше? – тихо молвил Илья, но так, что каждое слово слышно.
Святослав хотел снова отбрехаться, но организм не выдержал. Ребенок же совсем, расплакался. Богатырь положил мощную длань на плечо мальчонки, потрепал.
– Не плачь, мужчины не плачут.
– Она же совсем юная, – всхлипывая, бормотал Святослав, – совсем девчонка! Ну как можно над людьми живыми издеваться? Что она нам сделала? За что ее так?
Путята тяжело вздохнул. Видно, что не сердится боярин больше.
– Малой ты еще, зря я тебя с собой взял. Не понимаешь многого.
– Опять мне будете рассказывать, что есть, мол, свои и чужие. Своих береги, с чужими делай все что хочешь?! – прошипел Святослав.
В обычной ситуации за такое обращение Святослав сразу бы по шее получил, но боярин не разозлился.
– Нет, не буду. Ты видел, чтобы я кого мучил, над слабыми издевался?
– Нет, – буркнул Романов.
– И не увидишь. Слабых мучит кто сам сердцем слаб. Пытать врагов, это да, правое дело, а женщин и детей подлое.
– Так ведь ты боярин, старший! Прикажи им, чтобы не трогали.
Путята покачал головой. Как все легко у детей получается.
– Не все люди душой сильные, многие силой своей внешней других принижают и тем себя возвысить хотят. Да, плохие это люди, но воины из них хорошие, потому что жалости не знают. И коли понадобится, любой приказ исполнят. Тому, кто правит, они тоже нужны, никуда без них не денешься. И хорошо если бы было их мало, так ведь большинство. Те, кто бранную пахоту выбрал вместо серпа и сохи, другими становятся, иссыхают внутри. Мало кто на милосердие способен. Коли я им девок брать запрещу, уйдут они, а мне без них никак нельзя.
– А убивать-то ее за что было? Зачем он ее убил? Зверь он, а не человек. Была б моя воля, сам бы его прирезал.
– А вот это брось! Не бывать тому, чтобы ребенок воеводу убил. Я сам тебя за такое в Вальхаллу отправлю, – прогудел дядя Скулди.
Боярин махнул рукой, мол, замолчи.
