Каша получилась не такой вкусной, как у бабушки, но они жадно накинулись на еду. Горячего не ели уже неделю – с тех пор как после начала войны перекрыли газ, а потом и электричество исчезло, они сидели на сухом пайке. Какое наслаждение есть вкусную горячую кашу! Даже Псих поел с аппетитом, обычно его требовалось долго уговаривать хоть что-нибудь взять в рот.
Корявая, правда, с непривычки намусорила, разбросала кашу вокруг тарелки – руки не всегда хорошо ее слушались. Она распереживалась, стала собирать. Это удавалось еще хуже, скрюченные пальчики плохо работали. Она покраснела, задергалась.
– Я п-п-пом-м-могу тебе, – Заика взяла бумажную салфетку и быстро собрала кашу вокруг тарелки. – Кушай, если п-п-п-просыпешь еще, я уберу, ты не в-в-волнуйся.
Каланча напоила Очкарика чаем с медом, дала жаропонижающего, укутала потеплее, и он снова уснул. В небольшой таз налили остатки горячей воды, разбавили холодной, и девочки помыли посуду. Справившись с делами, она вышла в огород. Там уже был Псих, который с большим воодушевлением считал дрова. Уговорить его помочь накопать что-то в огороде не удалось.
В сарае они с Толстым нашли утварь, лопаты, еще одно ведро и старый шланг. Огород был небольшим, слегка заросшим. Видимо, за ним ухаживали без воодушевления и аккуратности – там росло то, что не требует особого приложения сил и активного ухода. Высажено было всего понемногу. Морковка вполне уродилась: крепкая, веселая, ярко-оранжевая, а вот лук – не очень: маленький, невзрачный. Укроп разросся, ушел в крупные соцветья, потерял весь свой укропный аромат, такой разве что на засолку. Но огурцов на грядках не видно, засаливать нечего. Пусть стоит. Копнули картошки – ничего такая, розовая, крепкая, некоторая даже с детский кулак, клубней с куста совсем не много, но все же есть.
День выдался хороший, распогодилось, солнце пригрело почти по-летнему, хотя уже почти конец сентября. В такой погожий день не хочется думать ни о чем плохом. Кажется, что на смену осеннему мягкому солнцу никогда не придут дожди и слякоть, оно будет вечно освещать землю мягким золотистым светом, согревая высокую девушку и крупного вспотевшего парня, копошащихся в малоплодородной огородной земле.
– Сходи-ка за девочками, пусть выйдут погулять, да помоги им тазик вытащить, морковки и картошки на обед намоем.
Пальто хоть и так почти черное, но изгваздала в огородной грязи, и опилки какие-то от дров прицепились. Надо было снять сразу, все равно тепло, но пока догадалась, уже вся испачкалась. А другого у нее нет, где на нее, высоченную, пальто достать. Ну да ладно, подсохнет грязь, отчистим.
Вскрывая залежалую землю, нажимая длинной ногой на край лопаты, слыша, как девчонки щебечут, намывая морковь и картошку, она вспоминала, как все начиналось несколько недель назад, когда город только-только свалился в август.
* * *
Хулиган и Отродье вылезли на улицу по нужде и учуяли запах. Точно не костра, какой-то другой. Не так пахнет их костер, на котором они греют и варят. Закрутили головами и увидели немного вдалеке, через несколько домов сизый дым из трубы. Печка! Кто-то топит, а значит, живет неподалеку. Ну, дела! Они-то думали, что в городе никого не осталось. А тут кто-то есть! Друзья? Враги? Военные вряд ли стали бы топить печку.
Отродье, почесав макушку и тряхнув немытыми волосами, пошел в нужник. Высокий, неуклюжий, патлатый. Лицо его соответствовало кличке, по-другому и не назвать: маленькие глаза, низкий лоб, странное напряжение в лице и как будто застывшая гримаса недовольства. Джинсы, вельветовая темно-коричневая куртка – в общем, неприятный тип.
Хулиган расправил широкие плечи. Снял голубую ветровку, оранжевый свитер. В одной футболке, облегающей торс, похожий на молодого бога, стал аккуратно складывать дрова на месте остывшего с вечера костра. Поставил их горкой, внизу стружки, бумага, и дело сделано – горит. Хулиган, в отличие от своего невзрачного приятеля, выглядел, как голливудский красавец: рост, плечи, ладное тело, белозубая улыбка, теплые карие глаза, копна темных волос, обычно ладно сидящий яркий прикид. Он был постарше Отродья, тому лишь два месяца назад исполнилось двадцать лет, Хулигану же было двадцать три, и энергии у него было на десятерых.
С костром у них было все отработано: сначала чайник, потом котелок.
– Слышь, – Хулиган окликнул мрачного приятеля, – к этим-то нужно сходить, узнать, как они печку смогли растопить. Нам бы тоже научиться – и теплее в доме спать, и готовить удобнее, чем на костре. Как думаешь, там какие-нибудь придурки, вроде нас? Или эти, из Комиссии? Вдруг западня?
– Конечно, западня, а ты как хотел, етить их? Чтобы они так просто бросили город, не проверив, не отловив всю «некондицию»? Они ж, наверное, догадываются, что не все согласились на их скотское предложение по УВиВК, люди же не все зомби. Хотя кто их знает. Город-то опустел, вот только мы с тобой, да эти, которые с печкой. Хотя кто знает, че-то мне кажется, люди из Комиссии вряд ли бы стали дом топить для засады, етить их, они бы все склады и магазины позакрывали, мы бы и вылезли как миленькие, не дохнуть же нам. Чудится мне, что им пока наплевать нас, и это нам на руку.
Они засыпали гречку в котелок, залили уже закипевшей водой и снова повесили над огнем. Их головы то и дело поворачивались в сторону дома с коптившей трубой. Запах топящейся печки напоминал им о мирных временах и доме, которого у них никогда не было: оба когда-то жили в обычных квартирах. Смутное чувство охватило одного из них, засосало под ложечкой, заныло тоской и тревогой. Брошены… Ему так хотелось, чтобы кто-то сильный и умный пришел за ними, рассказал, что происходит и как им дальше быть. Поставил бы задачу, пусть даже сложную, да хоть невыполнимую, – лишь бы они знали, что делать и как жить. Может быть тот, кто топит печку, это знает?
– Да ладно тебе, Отродье, не нагнетай, – Хулигану было страшно поддаваться панике, показывать свою тоску и растерянность. Только впусти ее в себя, сразу руки зачешутся, снова захочется что-нибудь взорвать. – Зиму протянем, вон сколько у нас консервов, крупы, масла в подполе, всего навалом. Мы же хорошо затарились. Не дрейфь, придумаем что-нибудь.
– Да кто дрейфит-то? Етить вашу, дожить-то можно, вот только непонятно зачем.
Каша подоспела, они отнесли ее в дом, разложили по тарелкам и съели с большим аппетитом, которому не мешали никакие переживания и сомнения. Очередь мыть посуду была Хулигана, он ловко помыл ее под краном с холодной водой (благо моющие средства они тоже притащили), пока Отродье мрачно чесал свою немытую голову и мечтал о горячей воде.
– Ну что, пойдем проведаем соседей, что там за партизанский отряд, – ружье всегда было у Хулигана под рукой. Он с детства любил все, что стреляет, горит, взрывается и полыхает. Поэтому и не мог понять, почему печка не поддалась ему для растопки. Вся копоть и дым шли в дом, он не мог сделать так, чтобы нормально горело и не коптило. Отчаялся, бросил. Стали все делать на костре. С костром у него никогда проблем не было.
В начале войны Хулиган одним из первых вступил в ряды армии ЗПЧ. Когда неделя боев закончилась поражением, он был страшно разочарован. Ведь они толком и воевать-то не начали! Ну и пусть подошла дивизия из соседней области; подумаешь, их намного больше, что с того? Слабаки они просто, и все. Как есть слабаки. Надо было с другими армиями объединяться, в других городах тоже, скорее всего, не сдавались без боя. Его-то на эти разговоры об усовершенствовании точно не разведешь. Он все равно не сдастся властям, нашли дурака…
