Сообщение о повторных чистках и переделывании города их удручило, но Валентина оптимистично заявила, что таких маленьких и больших городов десятки. Когда еще у них руки дойдут до местечка, достаточно далекого от обеих столиц? Пока что Правительству есть чем заняться. На «территориях благополучия» счастьем и не пахнет, люди напряжены и напуганы, постоянно с ужасом ждут самых разных аттестаций. Проверки проводятся не только на работе, но и по самым разным поводам: матерей и отцов без конца проверяют на то, как они справляются со своими родительскими обязанностями. Аттестуют гражданскую активность, социальность и коммуникабельность, раздают опросники соседям для выяснения твоего статуса удобного и беспроблемного жильца. Люди живут, по сути, в бесконечном ожидании оценок, отчетов и вердиктов, под угрозой лишиться всего привычного и стать «годными к усовершенствованию».
Их подруга, работающая в одном из таких Центров, рассказывала о частых суицидах среди пациентов и персонала. Некоторые помещенные для улучшения не верят, что из них когда-нибудь сделают «нормальных» и отпустят домой, а сотрудники – что справятся с порученной работой. Ведь перед ними стоит невыполнимая задача: все время выдавать «на гора» усовершенствованных людей. Но чем больше они стараются, тем медленнее происходят изменения – точнее, их почти нет. Разве что кто-нибудь из «несовершенных» в отчаянии и надежде вырваться сделает вид, что меняется в нужном направлении. Но показывать стабильный высокий результат усовершенствованного навыка они все равно не могут, поэтому остаются на месте. А за невыполнение планов и низкие показатели сотрудника Центра обычно дисквалифицируют и направляют известно куда.
Люди растеряны и боятся. Кто мог, уехал. Но многие привязаны к родине: у кого-то здесь родители, с которыми не дают видеться, кто-то на государственной службе, исключающей возможность иметь паспорта, у кого-то просто их никогда не было. Иные верят, что смогут удержаться в «благополучных» и даже попасть наверх, продвинуться по карьерной лестнице. Люди напуганы и разобщены, каждый вынужден думать только о том, чтобы не потерять возможность жить на свободе, а не в центрах про усовершенствованию.
Молодежь, конечно, организует подпольное движение, но за такую деятельность им грозят реальные лагеря. И все же они рискуют: пытаются создать свою альтернативную сеть – реальную и виртуальную. Несколько раз их уже засекали службы: рассекречивали, сажали, но они все равно пробуют, надеются. В столицах заниматься этим опаснее всего, а регионы разобщены. К тому же говорят, что в региональных «зонах благополучия» власть на местах проявляет еще больше рвения: им во что бы то ни стало нужно сохранять за собой этот благополучный статус. Там народ вообще по струнке ходит, даже молодежь. Поэтому «зоны неблагополучия» – пока единственный вариант для жизни и, возможно, для организации подполья. Но для этого нужно собрать и сплотить людей и одновременно попробовать стать невидимыми или неинтересными для государства.
Разошлись уже сильно за полночь. Решили, что утро вечера мудренее. Дети как-то сами незаметно легли спать, даже Психа кто-то из ребят замотал, наверное, Толстый. Валентину и Андрея поселили пока к Гику, с чем он неохотно согласился. Все очень устали, даже Отродье решил не возвращаться в дом и прикорнул на одной кровати с Хулиганом.
* * *
Наутро вновь прибывшие поселенцы выслушали историю старожилов. В том месте, где Белая рассказывала про возвращение Психа, у Валентины загорелись глаза:
– Есть люди, видимо, группа – они и освободили его. Им удалось, скорее всего, как-то объединиться, вот они и живут где-то все вместе. И это хорошо… Нам надо им как-то дать знать, что мы тоже есть и мы им не враги.
– Как же мы дадим им знать, если они нам даже не встречались? – Каланча заваривала всем чай уже по третьему кругу.
– Просто, – широко улыбнулась Валентина. – Мы напишем объявления и листовки и развесим там, где они наверняка бывают: в магазинах, в аптеках и просто на домах. Расскажем, кто мы такие и чего хотим, и предложим собраться в каком-нибудь помещении, чтобы обсудить, что делать дальше.
– А кто мы такие и чего хотим? – вмешался в разговор Очкарик, который любил принимать участие во взрослых обсуждениях.
– Отличный вопрос, парень! – Андрей легонько хлопнул его по спине. – Вот об этом нам надо еще подумать.
Весь день он провел вместе с Гиком возле компьютера. Они искали способ взломать систему государственных отчетов, планов и списков, касающихся «неблагополучных территорий». Гик сразу проникся уважением к этому толковому парню. Андрей, несмотря на значительную разницу в годах, держался спокойно, уважительно и, кажется, разбирался почти во всем, что ни спроси, не проявляя при этом ни тени снисходительности или превосходства.
Отродье меж тем решил запастись топливом: слить бензин из брошенных машин в канистры. Искать заправки на «большой земле» ему совершенно не улыбалось, и он оттягивал эту необходимость как можно дольше. Идеи объединения, которыми бредила Каланча, а теперь еще и эта заезжая девчонка, ему по-прежнему совсем не нравились. Он ходил хмурый и мстительно опустошал баки заброшенных машин.
Валентина вместе с Белой разглядывала запертую железную дверь квартиры своего детства на третьем этаже:
– Мои родители были не такими уж большими «шишками», в отличие от твоих. Ты знала, что квартиры в доме выделяли в соответствии с чиновничьей иерархией? Мои – на целых три этажа ниже. Зато маме очень быстро предложили пост в столице: она потом управляла всем общепитом в Управлении. А это о-о-очень большая структура. Она умерла год назад – инсульт. Папа был врачом-эндокринологом, разбился на машине, когда мне было десять лет. Так что я теперь сирота, мне терять нечего… Счастье, что три года назад на одной большой конференции я встретила Андрея. А теперь ты расскажи о себе. Надо же, тебя я совсем не помню маленькой, только твою удивительную няню.
– Няня Жанин, – заулыбалась Белая, – чудесная няня Жанин! Я чуть с ума не сошла от горя, когда они ее рассчитали. Думаю, это больше всего и разозлило меня, когда я ушла из дома. Три дня ночевала в библиотеке. Они никогда не проверяют по вечерам дальние стеллажи с технической литературой, там еще есть закуток с книгами по философии. Я там и спала. Днем ходила в школу, бродила по городу, просилась к одноклассникам поесть. На четвертый день вернулась домой, а они уже уехали. На кухонном столе лежало мамино письмо, в котором было много слов о моей неблагодарности, об их желании дать мне все самое лучшее, о том, как они многого добились, и вот жизнь предоставила им такой замечательный шанс, а я все порчу. Отец еще верит, что я одумаюсь и приеду, а у нее, матери, нет никакой надежды, потому что я никогда не проявляла достаточного рвения, мне было все безразлично, я избалованная маленькая дрянь. Мать этим письмом явно сжигала мосты, как будто не желая, чтобы я приезжала к ним, но новый адрес все же оставила. А я потом много раз возвращалась к этому письму и все думала, думала, никак не могла понять, что это: ненависть, ревность или просто нелюбовь?
Я видела мам своих одноклассниц, и они казались мне воплощением доброты, тепла и понимания. Они не рвались к карьерным высотам, были простыми, но милыми женщинами, которые любили свой дом, семью, детей и заботились о них. Завидовала я этим девчонкам страшно, чувствовала себя какой-то ужасной, неправильной, обделенной. Но с Жанин жизнь была не такой уж плохой. С ней рядом мне казалось, что у меня все получится.
