– Ты можешь написать обычное письмо, Андрей отвезет его нашим друзьям, они живут недалеко, километров сто пятьдесят отсюда. Те передадут его своим столичным знакомым, которые приедут по адресу и бросят его в домашний почтовый ящик. В письме ты напишешь, например, что через день из этого же ящика заберут ответ, – предложила Валентина. – А мы пока подумаем над текстом объявления для других жителей нашего города.
Белая встала и вышла из кухни, не ответив ни «да», ни «нет». Написать отцу казалось ей идеей невероятной и пугающей и одновременно очень желанной.
Вся компания долго обсуждала текст послания – спорили, исправляли. С датой застопорились – уже потеряли счет времени. Дату напомнил Гик, его компьютер исправно вел календарный отсчет. Объявление вышло таким: «Уважаемые жители города! Предлагаем собраться для обсуждения дальнейших планов по объединению (Каланча настояла на этом слове, Отродье был яростно против) и дальнейшей жизни нашего города 30 октября в 14.00 в зале библиотеки. У нас есть некоторая информация. Ваши собратья – выжившие «несовершенные» жители города». На одном из объявлений, которое они собрались вывесить возле «Хозтоваров», Каланча дописала от руки «Мы горячо благодарны вам за спасение из заложников нашего мальчика».
– Ну что ж, у нас есть два дня на подготовку к собранию, – бодро заключила Валентина, вместе с Хулиганом и его непременным ружьем за плечами собираясь развешивать объявления. – Конечно, полной информации у нас еще не будет, но мы, по крайней мере, посмотрим на настроение людей да и вообще на них самих.
Белая весь вечер думала над письмом отцу, а ночью вела с ним длинные воображаемые диалоги. Временами ей хотелось выкинуть эту идею из головы, отказаться, забыть. А то вдруг она подскакивала от желания судорожно засунуть вещи в сумку и немедленно поехать к нему: просто увидеть и обнять, посмотреть ему в глаза, а потом задать миллион вопросов. Под утро она все же встала и села писать:
«Здравствуй, дорогой папа! С тех пор как вы уехали, многое изменилось. Мне очень жаль, что мы простились тогда именно так. Точнее, не простились вовсе: я сбежала, а вы уехали. Надеюсь, ты простил меня за ту выходку, я же была подростком – даже не бунтующим, нет, растерявшимся от ваших решений, быстрых перемен, исчезновения няни Жанин. Возможно, для вас эти события были приятными изменениями, вас ждала новая прекрасная жизнь, а для меня ваше решение разрушало мой прежний мир, все, чем я дорожила, к чему привыкла.
Мне многое потом пришлось пережить. Я устроилась подрабатывать санитаркой, потом поступила в медицинское училище и с отличием его окончила, начала работать в нашей больнице. Я стала медсестрой; наверное, это не такой профессиональный успех, которого ты хотел для меня, но я была хорошей медсестрой, папа. Тебе не пришлось бы за меня краснеть.
В какой-то момент к нам в больницу привели совсем маленького мальчика без ручек, привели, как они (его родители) сказали, «усыплять». Как собаку или другого больного зверька! Я им, конечно, ответила, что ни закона об эвтаназии, ни права делать это у нас нет, тем более что ребенка можно продолжать лечить. Да, у него врожденные патологии, но это не повод его убивать. На что его мать (никогда этого не забуду!) сказала: «Если хотите, мы оставим его вам. Жалею, что не отказалась от него в роддоме, как муж настаивал. Няня все равно не справлялась с его постоянными болезнями, она от нас ушла, и поэтому мы привели его сюда». Вот такие люди, представляешь? Подписали бумаги, развернулись и ушли.
Мы с нашим врачом Ангелиной Андреевной выходили Малыша, более или менее подлечили его, и я взяла его домой. Этот ребенок – удивительный человек, папа. Я таких никогда не встречала и уже не встречу. Рук у него не было, и сердце находилось с другой стороны, но он был мудрее многих взрослых и добрее тоже.
Ты догадываешься, что, когда наступили времена усовершенствования, риск, что у меня отберут Малыша и поместят туда, где он с вероятностью в сто процентов не проживет и пары дней, был огромен. Да и меня саму могли туда поместить, ты же понимаешь, как я относилась к циркулярам, спускавшимся «сверху». Врачам было тяжелее – им следовало составлять отчеты о «физиологической годности», но нас, медсестер, трясли тоже. Я быстро уволилась и сидела дома с Малышом, надеясь, что про нас забудут. А потом началась война, и мы с ним остались совсем одни. Постепенно у нас появилась компания: еще женщина, дети и несколько мужчин.
Скоро зима, мы выживаем как можем. К счастью, наш дом хорошо обеспечен: есть электроэнергия, вода и отопление (спасибо вам за возможность иметь такое жилье). Но впереди много неопределенности. Мы не знаем, как жить. Скорее всего, в городе еще есть люди, но пока мы с ними еще не встречались (за исключением мародеров, это было страшно).
Насколько я понимаю, наши неблагополучные города в перспективе планируется перестраивать в лагеря по «перевоспитанию», или как там они у вас называются. Если это произойдет, я даже не знаю, куда нам придется бежать. Пока единственная возможность для нас выжить – как можно более долгая отсрочка по переделке города или, что кажется почти невероятным, вообще ее отмена. Мы все равно вычеркнуты из государственного обеспечения. Мы для них… вернее, для вас не существуем. Можно ли сделать так, чтобы мы реально перестали существовать для государственных циркуляров и планов? Наверное, я прошу тебя о невозможном. Ведь я даже не знаю, как ты сам относишься ко всей этой идее. Веришь ли ты в нее? Считаешь ли правильной?
Я, наверное, сделала в жизни много ошибок, совершала дурацкие поступки, творила глупости, но я все равно хороший человек, папа, достаточно хороший, чтобы меня не нужно было переделывать. И те, кого я здесь встречала, тоже. Они хорошие люди, просто со своими особенностями, но именно их особенности не раз за это время спасали всем нам жизнь.
Недавно я похоронила Малыша. Мне так и не удалось вылечить его, да я и не уверена, что это было вообще возможно. Я просто делала все, что от меня зависит, чтобы он прожил как можно дольше, и, как могла, избавляла его от боли. Сколько раз я спрашивала себя: все ли ты сделала, чтобы ему помочь? И конечно, мне казалось, что сделано мало, нужно было перевернуть Землю.
Я провела много бессонных ночей, прежде чем признала свою малость и незначительность перед природой, Богом, судьбой – уж я не знаю, кто там над нами. Это было самым трудным, папа, – переживать собственное бессилие, невозможность спасти. Даже горе было легче вынести, даже постоянный страх потерять его, а вот бессилие – невыносимо.
В итоге я все равно потеряла его, а вместе с ним и смысл жизни. Но я ни о чем не жалею, и знай я наперед, что все будет именно так, я поступила бы точно так же. Поэтому я убеждена: идея всеобщей «переделки» – это какая-то чудовищная ошибка, чей-то бред, фантасмагория, в лучшем случае, – доведенное до абсурда чье-то изначально хорошее намерение. Но я не знаю, что об этом думаешь ты.
Что бы ты ни решил, я пойму. Ты, конечно, не обязан мне помогать. Но прошу тебя – пусть не трогают друзей, которые доставят это письмо и через день, надеюсь, заберут ответ в твоем ящике, если ты ответишь мне. Мне бы очень этого хотелось. Я ведь очень скучаю по тебе, папа. Передавай маме от меня привет. Я надеюсь, что у нее все хорошо и она счастлива. Твоя дочь Белая».
