Сожжение книг было в первую очередь ритуальным — его ни в коем случае нельзя было назвать реальной «зачисткой» немецких библиотек и книжных полок. Геббельс прекрасно понимал символическое значение книжных костров как с исторической, так и с политической точки зрения, ведь эти костры были исступленным крещением возрожденной Германии. Древний ритуал очищения через огонь как нельзя лучше подходил новому режиму. Геббельс подчеркнул это в своем выступлении перед собравшимися в Берлине, провозгласив: «Здесь обращаются в пепел интеллектуальные основы Ноябрьской республики, но из пепла, подобно фениксу, триумфально воспрянет новый дух».
Книги сжигались по всей Германии все лето. В ряде городов, включая Гамбург и Гейдельберг, было организовано несколько сожжений. Но важность этих сожжений оценивалась современниками по-разному. Многие немецкие интеллектуалы, включая Генриха Бёлля и Ханса Майера, не придавали им особенного значения, считая их не более чем студенческими проделками, пускай и весьма неприятными. Они полагали, что сожжение книг было проявлением революционной лихорадки, а со временем новый режим «перерастет» подобные выходки.
Зигмунд Фрейд прокомментировал сожжение книг весьма лаконично: «Только наши книги? В прежние времена вместе с ними сожгли бы и нас самих». Другие были значительно сильнее шокированы тем, насколько быстро менялись политические реалии. Писатель Стефан Цвейг позже описал в своих мемуарах, что все это «казалось непостижимым даже самым дальновидным людям».
Даже на международном уровне высказывались разные мнения о значимости сожжения книг. Одни круги называли его «смехотворным», «бессмысленным» и «инфантильным». Другие, в том числе Хелен Келлер из журнала Newsweek и писатель Людвиг Лью-исон, считали его варварским нападением на саму мысль. Наибольшее сочувствие проявил базирующийся в Нью-Йорке Американский еврейский конгресс, который счел сожжение книг проявлением антисемитизма и одной из мер преследования немецких евреев. В нескольких американских городах прошли демонстрации, ю мая 1933 года около юо ооо человек приняли участие в организованном шествии в Нью-Йорке, которое стало одной из крупнейших демонстраций за всю историю города.
Визуальная сила сожжения книг и его освещения в средствах массовой информации была вполне очевидна и в то время, но из-за символической связи с холокостом она стала еще сильнее в послевоенный период. Хотя в истории человечества книги сжигались не в первый и не в последний раз, немецкие книжные костры в итоге стали самой яркой метафорой цензуры и угнетения — и наказом всем тем, кто сжигает книги. В 1950-х годах параллель была проведена и в США, где вспыхнули протесты против антикоммунистического крестового похода сенатора Джозефа Маккарти, в ходе которого из многих американских библиотек были удалены «провокационные» книги.
Сожжение книг привело к тому, что нацистов стали считать «культурными варварами». Сожжение стало символом интеллектуального упадка, который последовал в 1930-е и 1940-е годы, когда нацисты захватили контроль над всеми средствами лингвистического, культурного и творческого самовыражения людей. Но в то же время оно стало свидетельством того, что нацистский геноцид против врагов режима принимал не только физические, но и культурные формы.
И все же за дымом книжных костров и культурными последствиями сожжения книг скрылось и кое-что еще. Последующие поколения интерпретировали сожжение книг примерно так же, как и сами нацисты, считая костры ритуальными играми и пропагандистскими акциями. Образ горящих книг был слишком эффектен и слишком символичен, чтобы не использовать его при написании истории. Но сожжение книг стало настолько мощной метафорой истребления культуры, что оно затмило собой еще один неприятный аспект истории нацизма. Нацисты не просто уничтожали книги — они с фанатичной одержимостью собирали их.
Пока постепенно остывали угли немецких книжных костров, в интеллектуальных и идеологических кругах национал-социалистической партии начал формироваться план. Этот план не предполагал уничтожение интеллектуального, культурного и литературного наследия нации, а имел другие, гораздо более тревожные цели. В мае 1933 года было сожжено всего несколько десятков тысяч книг, однако в ходе организованных партией рейдов было конфисковано и захвачено, зачастую втайне, гораздо больше книг. После того как студенты разгромили Институт сексуальных наук в Берлине, отряды СА конфисковали большую часть институтской библиотеки — свыше десяти тысяч книг. Однако их отвезли не на Опернплац, а в штаб-квартиру СА.
Нацисты не собирались уничтожать врагов, искореняя литературное и культурное наследие коммунистов, социал-демократов, либералов, гомосексуалистов евреев, цыган и славян. Собственно говоря, нацисты не были «культурными варварами», которыми их принято считать. Их нельзя было назвать и воинствующими антиинтеллектуалами. На самом деле они намеревались создать новый тип интеллектуала, картина мира которого была бы основана не на ценностях либерализма и гуманизма, а на приверженности своему народу и расе.
Нацисты не осуждали профессоров, исследователей, писателей и библиотекарей; они хотели привлечь их к формированию армии интеллектуальных и идеологических воинов, которые своими тезисами и книгами стали бы вести войну против врагов Германии и национал-социализма.
Основанный в Мюнхене в 1936 году Институт изучения еврейского вопроса занимался легитимизацией антиеврейской политики режима. Это был филиал Имперского института истории новой Германии, во главе которого стоял нацистский историк Вальтер Франк. В задачи института входило оправдание стремления Германии к мировому господству, «научное» унижение врагов нации и создание интеллектуальных основ, на которых Третий рейх будет стоять на протяжении тысячи лет. Подобно тому как Римскую империю, пример с которой брали национал-социалисты, создавали не только солдаты и архитекторы, но и историки и поэты, планировалось, что Тысячелетний рейх будет построен не только кровью и камнем, но и словами.
в этой войне книги были бы не столько жертвой, сколько оружием. Нацисты хотели победить своих
врагов не только на поле битвы, но и в мыслях. Эта победа должна была пережить их самих, пережить геноцид и холокост. Нацисты надеялись победить не посредством уничтожения литературного и культурного наследия своих врагов, а посредством похищения, присвоения и искажения этого наследия, а также обращения их библиотек и архивов, их истории и памяти против них самих. Они хотели захватить право писать историю. Именно такая идея лежала в основе самой масштабной кражи книг в истории мира.
Глава 2
ПРИЗРАКИ БЕРЛИНСКОЙ
ГОРОДСКОЙ БИБЛИОТЕКИ
Берлин
Меня ведут по длинному пустынному коридору, стены которого выкрашены в бледный горчично-желтый цвет. Тут и там висят картины в тонких рамах, бездушные репродукции, которыми полны больницы и офисы третьеразрядных государственных учреждений. Коридор ведет в комнату, которая словно лишена другой цели, за исключением соединения с другими горчично-желтыми коридорами, которые расходятся в разные стороны. Такое впечатление, что это здание лишено четкой планировки, как средневековый Центр города. Это вполне объяснимо. Центральная и региональная библиотека Берлина, расположенная всего в нескольких минутах ходьбы от Бебельплац, построена на руинах Берлинской городской библиотеки, ее предшественницы. Впечатляющее здание на острове посреди Реки Шпрее было полностью уничтожено при бомбардировке во время войны. После войны библиотека, которая находилась в советской зоне, была заново отстроена из руин. Сегодня это несколько шизофреническое здание с грандиозным неоклассическим фасадом и скромным интерьером времен ГДР резко контрастирует с другими, более благоустроенными зонами.
