После переговоров было решено, что коллекции не вернутся в Литву, где институт был национализирован большевиками еще до немецкого вторжения 1941 года, а отправятся в новую штаб-квартиру института в Нью-Йорке. ИВО также добился разрешения на получение Библиотеки Страшуна, поскольку коллекция считалась «бесхозной». Накануне войны в Вильнюсе проживало около шестидесяти тысяч евреев, но в живых остались лишь единицы. В июле 1949 года фрагменты этой «цивилизации», упакованные в 420 ящиков, покинули Европу на борту американского судна «Пионер Коув».
Нельзя сказать, что еврейская культура Вильнюса была уничтожена подчистую, однако были и другие веские причины не отправлять коллекции обратно в Литву, ведь в то же время в Вильнюсе от имени ИБО велась другая спасательная операция, в ходе которой вызволялись книги, вынесенные и спрятанные еврейскими сортировщиками бумажной бригады, а также материалы, которые поэты и партизаны Авром Суцкевер и Шмерке Качергинский закопали в бункере в гетто. Всего через две недели после освобождения Вильнюса в июле 1944 года они основали Музей еврейского искусства и культуры. Музей расположился в одном из зданий бывшего гетто, которое не было национализировано коммунистами, а именно в доме по улице Страшуна, 6, где раньше находилась библиотека гетто.
В последующие месяцы Суцкевер, который стал куратором музея, вместе с небольшой группой волонтеров сумел спасти и другие спрятанные сокровища. Одну из самых важных находок сделали на местной бумажной фабрике, где обнаружилось двадцать тонн документов из ИБО и других еврейских коллекций, которые еще не успели перемолоть. Еще тридцать тонн материалов нашлось в государственной организации, которая отвечала за очистку разрушенных зданий. Жители Вильнюса, которые втайне помогали прятать документы, приносили в музей набитые книгами и манускриптами картофельные мешки. Впечатляет, что таким образом удалось собрать 25 ооо книг на идише и иврите, ю ооо книг на других европейских языках и боо мешков архивных материалов.
Вся работа по спасению этих ценных книг и документов велась с помощью добровольцев. Суцкевер взывал к советским властям, моля их предоставить практическую и финансовую поддержку, однако его просьбы оставались без ответа. Более того, попытки восстановления еврейской культурной идентичности в Вильнюсе вызывали подозрения, а впоследствии и враждебность. В советской системе не было место для других идентичностей.
Суцкевер первым осознал, что эти сокровища, с таким трудом спасенные от нацистов, теперь необходимо спасать по новой. В сентябре 1944 года он уже отправился в Москву, увозя с собой избранные документы коллекции. Среди прочего он привез дневники убитого Германа Крука. С помощью иностранного корреспондента он сумел отправить посылку в отделение ИБО в Нью-Йорке.
Шмерке Качергинский, который был более лоялен к новому режиму, сменил Суцкевера на посту куратора музея. Вскоре Качергинский тоже почувствовал опасность, когда в музей зачастили сотрудники КГБ. Сначала они запретили выдавать из библиотеки любые книги, не получившие предварительного одобрения цензоров. К несчастью, в библиотеку не вернулась ни одна из тех книг, которые Качергинский отправил на оценку.
Качергинский узнал, что тридцать тонн обнаруженных книг и архивных материалов грузят в поезд, отправляющийся на бумажную фабрику. Он бросился на вокзал и сумел спасти из открытых вагонов несколько книг из ИВО и Библиотеки Страшуна. Однако, когда он связался с властями и попытался уговорить их остановить состав, его не послушали: поезд ушел на фабрику, где весь груз был уничтожен.
«В тот момент мы, музейные архивисты, неожиданно поняли — нам снова необходимо спасать свои сокровища и увозить их отсюда. Иначе они пропадут. В лучшем случае они выживут, но никогда не увидят света дня в еврейском мире», — написал Качергинский.
Суцкевер и еврейские активисты стали втайне выносить самые ценные фрагменты коллекции, в то время как Качергинский поддерживал образ лояльного режиму советского человека и планировал будущее музея. Один за другим активисты бежали на Запад, тайком увозя с собой столько материалов, сколько могли унести. К середине 1946 года и Суцкевер, и Ка-чергинский покинули Вильнюс, забрав с собой полные чемоданы документов. К их великому сожалению, большую часть коллекции пришлось оставить в городе, где она снова попала в руки тоталитарного режима. Вскоре после их побега сотрудники КГБ совершили облаву на музей, который в итоге оказался конфискован. Коллекцию погрузили на грузовики и отвезли в старую городскую церковь, где материалы сбросили в подвал.
Шмерке Качергинский и Авром Суцкевер добрались до Парижа и оттуда отправили все, что им удалось спасти, в Нью-Йорк. Затем друзья, которые вместе пережили нацистскую оккупацию, партизанскую войну в лесах и советский режим, расстались. Качергинский эмигрировал в Аргентину, а Суцкевер уехал в Палестину. Прежде чем покинуть Европу, Суцкевер дал знаменитые показания против тех, кто уничтожил его культуру навсегда. Двадцать седьмого февраля 1946 года он выступил свидетелем на Нюрнбергском процессе. Он хотел дать показания на родном языке — на идише, — но ему снова и снова отказывали в этом с самого начала процесса. В итоге его заставили говорить по-русски. Протестуя против этого решения, подобно другим свидетелям, он отказался садиться, хотя ему не раз велели сесть. Он предпочел остаться на ногах, словно читая свой текст со священных писаний. «Две ночи до дачи показаний я не мог сомкнуть глаз. Я видел, как моя мать, обнаженная, бежала по заснеженному полю; теплая кровь, которая сочилась из ее израненного тела, начинала капать со стен моей комнаты и постепенно поглощала меня. Очень сложно сравнивать чувства. Что сильнее — страдания или жажда мести?» — писал он.
В своих показаниях Суцкевер описал уничтожение евреев в Вильнюсе и рассказал, как он жил в гетто с первых до последних дней. Он рассказал о своей матери. Он сказал, что однажды она исчезла. Он описал, как искал ее в квартире, но обнаружил на столе лишь открытый молитвенник да недопитую чашку чая.
Позже он узнал, что с ней случилось, когда в декабре 1941 года нацисты подарили евреям «подарок». В гетто привезли тележки со старой обувью. Вскоре после этого Суцкевер написал стихотворение «Телега башмаков»:
По переулкам спящим —
Унылый скрип колес.
Телегу лошадь тащит —
Ботинок целый воз.
И туфель, и сапожек,
И разных сандалет,
Из ткани и из кожи —
Каких там только нет!
Есть новенькие в глянце
И рваные в клочки,
И прыгают, как в танце,
В телеге каблучки.
— Что это? Праздник? Свадьба?
Откуда и куда,
Хотелось мне узнать бы,
Везут вас, господа?
И слышу я бессильный
Каблучный перепляс:
— Со старых улиц Вильны
В Берлин увозят нас.
— Скажите, отчего же
Я в башмачках детей
Не вижу детских ножек?
Скажите без затей.
Куда вы их девали,
И как не стыдно вам?
Без них нужны едва ли
И вы, как старый хлам…
И тут из груды хлама
Вдруг выхватил мой взгляд
Те туфельки, что мама
Носила лишь в шабат.
И голос замогильный У
слышал я тотчас:
— Со старых улиц Вильны
В Берлин увозят нас…
* * *
