– Таська… – бессильно выдохнул он.
– Миша! – Тася кинулась ему на шею, вцепилась в отвороты пальто: – Миша! Я тебя никуда не отпущу!
Да и он тоже не мог ее отпустить.
Бормотал:
– Таська, Таська!
Зарывался лицом в ворох кудрей, которые почему-то пахли скошенной травой. Как это может быть – чтобы зимой волосы пахли летом?..
А на улице Полищук курил одну папиросу за другой. Поглядывал на окна.
Все окна были темны, только в одном маячил слабый огонечек…
* * *
Говоров лежал и вспоминал, как там, на фронте, они с Таськой, бывало, вцеплялись друг в друга и падали в любовь, где только удавалось уголок для приюта этой самой любви найти. Вот и сейчас – рухнули на жесткий неудобный диван, ничего не зная и не видя, кроме утоления мучительной жажды друг в друге, а потом, когда утомились и насытились, прикрылись в нетопленом доме чем попало: покрывалом диванным, одеждой своей… Говоров закутывал больше Тасю – самому было жарко, так жарко… и так блаженно!
– Как же я люблю тебя, Таська! – вздохнул он счастливо. – Кажется, всю жизнь любил. Сто лет… и три месяца!
– Миша, а помнишь, как ты стучался ко мне в дверь? – спросила Тася, лежа головой на его животе. Разлохмаченные кудри мягко светились в полумраке. – Я тогда из последних сил держалась. Губу прокусила до крови, чтобы не крикнуть: «Люблю тебя!»
Михаил крепче прижал ее к себе:
– А я-то думал, только мне одному тошно!
Она безотчетно гладила его руку.
– Хорошо, что ты вернулась, – тихо сказал Михаил. – Ослушалась меня…
Оба тихо засмеялись.
Какое это было счастье… И как не хотелось выходить из этого счастливого мира на студеный ветер той, другой, такой страшной жизни!
Говоров покосился на часы, стараясь сделать это незаметно, однако Тася тут же приподнялась:
– Рано еще.
– Я не ухожу. Не ухожу…
Она глубоко вздохнула.
– Тася, – попросил Говоров, – ты Люльке пока не говори, что Маргарита не ее родная мать. Мала еще, не поймет. Да и к Ритке она привязалась, как это ни странно.
– Знаешь, мне иногда так хочется крикнуть ей: «Доченька!» – пробормотала Тася. – Но я себя останавливаю. В самом деле – кто я? Кухарка! Может, Варвара права – мне надо учиться, чтобы кем-то стать, чтоб ей не было за меня стыдно.
– Ну что ты? – рассердился Михаил. – Почему ты думаешь, что Люльке будет за тебя стыдно?! А потом, я тебя теперь никуда не отпущу! Хотя…
Зарылся лицом в ее волосы, вспоминая, что жизни ему всего-то осталось до шести утра…
Резко сел:
– Тася! Ты вот что… ты замуж выходи!
Она посмотрела как на сумасшедшего и ожесточенно замотала головой.
– Нет, ты послушай, послушай! – обнимал ее Михаил. – Выходи замуж. Лилька пусть повзрослеет чуть-чуть. Выберешь подходящий момент – ну, не знаю, шестнадцать, восемнадцать лет, – расскажешь ей все о нас!
Тася посмотрела на него и поняла: он просит ее об этом потому, что его в этом непредставимом времени, когда дочери исполнится шестнадцать, восемнадцать лет, – его уже давно не будет!
Но пока он еще здесь, рядом… Пока они еще вдвоем…
Едва забрезжило, когда они вышли на крыльцо.
Около калитки никого не было.
– Странно, – сказал Говоров. – Обычно они не опаздывают. А сейчас уже шесть пятнадцать.
Тася подбежала к калитке, постояла, вглядываясь в даль. Обернулась к нему:
– Миша! Так тебя, наверное, отпустили!
Он недоверчиво покачал головой.
– Ну и правильно! – воскликнула Тася. – Ну какой же ты враг народа?! Миша, ты что, не рад, что ли?!
– Я не знаю, – тупо ответил Говоров.
– Я знаю! – закричала Тася. – Миша, ты свободен, Миша!
До него наконец-то дошло…
Отшвырнул чемодан, схватил Тасю на руки, закружил, чуть не уронил, поставил и пустился вприсядку. Опять кинулся обнимать ее, не удержался на ногах – и оба рухнули в сугроб. Целовались, ошалев от счастья, как вдруг раздался шум мотора.
В ужасе переглянулись…
Подскочили на ноги, бросились к калитке…
Вдали показалась черная «Победа». Ближе, ближе…
Не доезжая метров пятидесяти до калитки, она свернула на другую дорогу – к деревне.
Говоров обессиленно привалился к воротному столбу, Тася припала к нему…
А потом они снова начали целоваться.
Спустя час или два Тася осторожно заглянула в кабинет, где на диване спал измученный Говоров:
– Миша…
Он вскинулся испуганно, уставился незрячими глазами:
– Что? Кто?
– Это я! Это я! – выставила она ладони. – Тише…
Его лицо приобрело осмысленное выражение:
– Что там? Все-таки пришли?..
– С работы звонят, – пояснила Тася.
Он слез с дивана, босиком прошлепал к письменному столу, снял трубку параллельного аппарата:
– Слушаю, Говоров.
– Михаил Иванович, – раздался голос Руфины Степановны… какой-то очень осторожный, не похожий на ее обычный голос, – тут к вам товарищи пришли.
– Завтра, Руфина Степановна, все завтра! – взмолился Говоров.
– Да это товарищи из МГБ… Они просят вас срочно приехать.
– Да… – выдохнул Говоров, словно видя тех, кто стоит сейчас в его приемной.
Полищук, конечно, собственной персоной. А с ним – кто-нибудь из тех же его помощников, которые арестовывали Шульгина.
Не все ли им равно, кого арестовывать?..
Он уронил трубку.
– Что случилось? – выдохнула встревоженная Тася.
– Из МГБ. Просят приехать, – с трудом произнес Говоров.
– Но как… я думала, они забыли все, – растерянно прошептала Тася.
Говоров обернулся с кривой усмешкой:
– Они?.. Они ничего не забывают! Никогда!
* * *
Говоров вошел в приемную, стараясь держаться прямо. Руфины Степановны на месте не было. Впрочем, она тотчас появилась из его кабинета, прикрыла за собой дверь и, увидев начальника, всплеснула руками:
– Какой вы бледный, Михаил Иванович! Может быть, чаю выпьете? Я только что отнесла товарищу майору, а сотрудник его отказался.
Говоров кивнул, Руфина вышла. Он приблизился к двери, взялся за ручку – и вдруг услышал голоса изнутри. Кажется, Руфина не закрыла вторую, внутреннюю дверь.
