А вот и Михаил. Его белая рубашка призрачно мерцает в темноте…
Подошел, обнял за плечи. Поцеловал Тасю в пышные вьющиеся волосы, вздохнул:
– Надо же, сколько цветов Лилька вырастила! Красивые, правда?..
Тася молча кивнула, опасливо поежилась. Шепот его казался слишком громким в ночной тишине.
Ах, что за ночь… Что за ночь, какой томительный, искусительный аромат испускают эти цветы! Днем они так не благоухают так безумно, так страстно…
Лилии пахли настолько сильно, что заглушали даже легкий аромат табака. А между тем наверху, у окна своей комнаты, стояла и курила Маргарита.
Говоров схватил Тасю в объятия, начал целовать – сначала осторожно, потом все более страстно.
– Миша, – выдохнула она, пытаясь высвободиться, – Миша, не надо, пожалуйста, жена твоя вернулась! Не дай бог, Лиля нас увидит!
– Все спят давно уж, – недовольно прошептал Говоров, но тут же покорно вздохнул: – Будь по-твоему. Я к тебе приду.
– Нет, – твердо сказала Тася.
Маргарита прижала руку ко лбу. Ее муж… ее муж молит эту тварь о любви… А она ему отказывает?!
– Ты же говорила, что любишь… – промолвил Михаил Иванович.
– Мы прощались тогда, – ответила Тася. – Я думала, что больше тебя не увижу. Я пожалела тебя. Прости…
– Тася, не ври! – Говоров схватил ее за подбородок, не давая отвернуться. – Не в землю, на меня посмотри!
Он хотел увидеть нежность в ее глазах, но они были полны тоски и упрека.
Это оскорбило Михаила… В чем она его упрекает?! Он сделал все, что мог. Разве Тася не видит, что он жить без нее не может? Разве не чувствует, как он хочет ее? Только ее, только она нужна ему? Что ей еще надо?!
– Я ведь больше просить не буду! – пригрозил Говоров.
– Я знаю, – Тася опустила голову и вырвалась из его рук.
Раскаяние так и ударило его. Раскаяние – и неутоленное желание.
– Тася!..
Говоров побежал за ней.
Маргарита стиснула край подоконника. Больше ничего не слышно…
Она сама не понимала, что сильней унизило ее: мольба Михаила или отказ «потаскухи»…
Она, Маргарита, истомилась по мужу, измучилась от его холодности… а его отталкивает эта тварь!..
Тем временем у разговора Михаила Ивановича и Таси оказался новый нечаянный свидетель.
Шульгин, которого из-за болей в горле постоянно мучила жажда, спустился на кухню попить, однако замер, услышав за окном голос Говорова, до такой степени искаженный страстью и тоской, что в первое мгновение показался незнакомым:
– Тасенька… У нас же с тобой дочь! Мы должны быть вместе, Тася!
– Ну ты же понимаешь, что так не может больше продолжаться, – горячо ответила Тася. – Я прошу тебя: отпусти нас! Пожалуйста! Ты будешь жить со своей семьей, а мы с дочкой вдвоем. Пожалуйста!
– Ни тебя, ни Лильку я никуда не отпущу! – еле сдерживая ярость, низким голосом ответил Михаил.
Шульгин ошеломленно, незряче таращился в стену.
– Не проси! – добавил Говоров.
– Но ты же понимаешь, что мы все будем несчастны, – горько усмехнулась Тася. – И ты, и я, и Маргарита!
Она убежала.
Шульгин зажал рот рукой, глуша кашель. Не дай бог, услышит Миха…
Но Говорову было не до него. Обида и неутоленная плотская жажда лишили его разума. Сейчас он думал только об одном: отомстить Тасе и утолить враз обиду и телесный голод. О да, он прекрасно знал, как это сделать!
Ворвался в спальню жены. Маргарита, прекрасная, как всегда, стояла у зеркала, словно безмолвный призрак.
Говоров, схватив ее, грубо лапал, тискал, теребил золотистые волосы, впивался губами в шею, вымещая на этой нежной шее всю свою обиду, горечь, похоть, не видя, как дрожат губы Маргариты, как наполняются слезами глаза, не сознавая, как мучается она разом и от желания приникнуть к мужу, и отомстить ему за все обиды, которых столько накопилось, столько!..
– Ох, Говоров, сколько страсти, – вдруг прошипела Маргарита. – Ты сейчас кого целуешь? Ее или меня?
Кажется, если бы на него опрокинули ведро с ледяной водой, он не был бы так потрясен.
Отстранился, глядя в полные презрения глаза.
Кто же кому сейчас отомстил?..
Ну что же, получил, что заслужил…
А внизу, в Варвариной комнате, заливалась слезами Тася, уткнувшись в толстые, мягкие колени той, которая раньше была ее неприятельницей, а теперь стала ближайшей подругой. Особенно теперь, после того, как Тася ей все рассказала…
– Так, значит, Лилька, коза наша, твое родное дитя? – ошеломленно прошептала Варвара. – Ой… батюшки, батюшки… бедолажная ты моя Таиска, бедолажная! Это все дом виноват. Точно тебе говорю!
– Господи, Варвара, ну при чем тут дом?! – прорыдала Тася.
– Как при чем? Люди зря баять не будут! Его прокляла первая хозяйка, что здесь сгинула. Ее ведь тут в стенке замуровали, и она по ночам стонет! Слышала?
Тасина голова качнулась на ее коленях.
– Во! – сердито сказала Варвара. – Еще услышишь! А когда лилии расцветают, так она бродит промеж них и танцует! Вся облитая луной! – закончила таинственным шепотом.
– Ну ладно ребенок в это верит, но вы же… – Тася приподнялась, утирая ладонями мокрые слезы. – Ну вы же взрослый человек…
– Ну, хочешь верь, хочешь не верь! – развела руками Варвара. – А только ни одна женщина в этом доме счастлива не была! И не будет!
Тася посмотрела на нее… и снова залилась слезами.
Эта была ночь бессонницы, которая мучила многих.
Среди них оказался и Сергей. Он прокрался в сад, взял в сарайчике лестницу, подставил ее к стене и взобрался по ней к окошку во втором этаже: окошку Лилиной комнаты. Створки были чуть приоткрыты. Сергей просунул между ними конверт и проворно спустился.
Убирая лестницу на место, он вздохнул.
Эх, Карамелька… До чего жалко, что придется ее так огорчить! Хотел ничего не говорить, но в последний момент решил: она должна все знать. Все-таки они были большими друзьями…
* * *
Лилю всегда будили солнечные лучи, но она все равно не позволяла задергивать тяжелые портьеры. От них дышать нечем, и ведь хуже нет – просыпаться в темнотище, как зимой.
Она не любила зиму. Она любила лето, солнце, любила распахивать окно, чтобы услышать птичье пение, увидеть клумбу со своими обожаемыми лилиями и сказать им:
– Доброе утро, мои лилии! Доброе утро, мои хорошие! Доброе утро, фея!
И ахнула:
– А я письмо получила!
В самом деле… на подоконнике лежало письмо.
