Книга Потрясающие приключения Кавалера и Клея, страница 6. Автор книги Майкл Шейбон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Потрясающие приключения Кавалера и Клея»

Cтраница 6

Когда старый учитель вошел, Йозеф встал, прижимая шляпу к груди. Нарядился он в новый костюм благоуханного шотландского твида. По раскрасневшимся щекам и по тому, с каким чрезмерным старанием Йозеф наклонял голову, чтоб не стукаться о низкий косой потолок, Корнблюм понял, что мальчик весьма пьян. Да какой мальчик? Ему уже, должно быть, почти девятнадцать.

– Что случилось, сынок? – спросил Корнблюм. – Ты почему здесь?

– Я не здесь, – отвечал Йозеф. Был он бледный веснушчатый юнец, черноволосый, с большим и приплюснутым носом, с широко расставленными голубыми глазами, вроде бы мечтательными, если б не капельку слишком яркий свечной огонек сарказма. – Я в поезде до Остенде. – И он с нарочитой размашистостью согнул руку, притворяясь, что смотрит на часы. Корнблюм пришел к выводу, что Йозеф вовсе не притворяется. – Вот примерно сейчас я, изволите ли видеть, проезжаю Франкфурт.

– Понятно.

– Да. Все семейные деньги потрачены. Все, кого надо было подкупить, подкуплены. Наши банковские счета опустошены. Продана отцовская страховка. Мамины украшения, мамино серебро. Картины. Почти вся приличная мебель. Медицинские приборы. Акции. Облигации. И все ради того, чтобы я, счастливчик, сидел в этом поезде, понимаете? В курящем вагоне. – Он выдул клуб воображаемого дыма. – Мчался по Германии, в старые добрые Штаты. – Фразу он закончил на гнусавом американском. Неплохое произношение, решил Корнблюм.

– Мальчик мой…

– И все бумаги у меня в порядке, ну а то ж.

Корнблюм вздохнул.

– Выездная виза? – наугад спросил он. За последние недели он наслушался историй об отказах в последнюю минуту.

– Сказали, не хватает штемпеля. Одного штемпеля. Я сказал, что быть такого не может. Бумаги в полном порядке. Мне младший помощник министра по выездным визам лично составил список всего, что нужно. Я им этот список показал.

– Но?

– Сказали, что требования изменились сегодня утром. Получили директиву, телеграмму от Эйхмана лично. Ссадили меня в Эгере. В десяти километрах от границы.

– Ага.

Корнблюм осторожно опустился на кровать – его мучил геморрой – и похлопал по покрывалу. Йозеф тоже сел. Спрятал лицо в ладонях. Выдохнул, содрогнувшись всем телом; плечи напружинились, на шее проступили жилы. Он боролся с желанием зарыдать.

– Послушай, – сказал старый фокусник, надеясь отсрочить слезы, – послушай меня. Я ни секунды не сомневаюсь, что ты одолеешь это затруднение.

Слова утешения прозвучали чопорнее, чем хотелось бы, но Корнблюм уже слегка встревожился. Время на дворе – далеко за полночь, а от мальчика несло отчаянием, неотвратимым взрывом, который не мог не тронуть, однако нервировал. К своему неугасимому сожалению, пять лет назад Корнблюм пережил с этим безрассудным и невезучим мальчиком одну несчастливую историю.

– Ну полно, – сказал Корнблюм. И неуклюже похлопал мальчика по плечу. – Твои родители, наверное, волнуются. Я провожу тебя домой.

И привет – резко ахнув, словно в ужасе прыгнув с горящей палубы в ледяное море, Йозеф заплакал.

– Я от них один раз уже ушел, – покачал головой он. – Я не смогу так с ними поступить снова.

Все утро в поезде, что мчался на запад, к Остенде и Америке, Йозеф терзался горькими воспоминаниями об этом прощании. Он не рыдал сам и не очень-то терпеливо снес рыдания матери и деда, который пел Витека на премьере «Средства Макропулоса» Яначека в 1926 году и, как это нередко водится за тенорами, чувств обычно не скрывал. Однако Йозефом, как и многими девятнадцатилетними юнцами, владели ошибочное убеждение, будто сердце его разбивалось уже не раз, и гордость за воображаемую прочность сего органа. Поутру на вокзале эта привычка к стоицизму младости помогла ему сохранить невозмутимость в дедовых слезливых объятиях. И Йозеф позорно радовался отъезду. Он не столько рвался покинуть Прагу, сколько стремился в Америку, в дом отцовской сестры и американского кузена по имени Сэм, в невообразимый Бруклин, где ночные клубы, и крутые парни, и ослепительный блеск «Уорнер бразерс». Жизнелюбивая черствость а-ля Кэгни, не позволявшая выказать боль при расставании со всей семьей и единственным домом, вдобавок внушала Йозефу, что пройдет время – и все они приедут к нему в Нью-Йорк. А кроме того, в Праге и так уже дела плохи – несомненно, хуже быть не может. И на вокзале Йозеф задирал подбородок, не орошал слезами щек и пыхал сигаретой, решительно делая вид, будто разглядывать других пассажиров на перроне, локомотивы в парны́х саванах, немецких солдат в элегантных шинелях гораздо интереснее, чем своих родных. Он поцеловал деда в колючую щеку, стерпел долгое объятие матери, пожал руки отцу и младшему брату Томашу, а тот дал ему конверт. Йозеф с расчетливой рассеянностью сунул конверт в карман пальто, стараясь не глядеть, как задрожала у Томаша нижняя губа, едва конверт пропал из виду. А затем, когда Йозеф уже взбирался в вагон, отец удержал его за фалды пальто и стащил обратно на платформу. Обхватил сына руками со спины и неуклюже подверг объятию. К щеке Йозефа вдруг прижались влажные от слез отцовские усы – и это было стыдно. Йозеф вырвался.

До новых встреч в следующем номере, – сказал он. «Лихость, – напомнил он себе, – неизменная лихость. В моей рисовке – их надежда на спасение».

Но едва поезд отошел от платформы и Йозеф устроился в кресле купе второго класса, омерзительность собственного поведения ударила ему под дых. От стыда он одновременно как будто распух, запульсировал и запылал, словно все его тело взбунтовалось против таких манер, словно стыд убивал его, как пчелиный укус. Вот это самое кресло плюс поборы за отъезд и недавно введенный «транспортный акциз» стоили ровно столько, сколько Йозефова мать смогла выручить в ломбарде за изумрудную брошь, мужнин подарок на десятую годовщину свадьбы. Незадолго до этой грустной годовщины фрау доктор Кавалер на четвертом месяце беременности потеряла ребенка, и внезапно образ этого не случившегося дитяти – родилась бы сестра – завитком мерцающей дымки всплыл в сознании Йозефа и с упреком вперил в него изумрудные глаза. В Эгере, явившись ссаживать Йозефа с поезда – его имя было в списке из более чем одного пункта, – сотрудники эмиграционной службы нашли его в тамбуре: весь в соплях, он рыдал в три ручья, закрывшись локтем.

Однако постыдность Йозефова отбытия не сравнить с нестерпимым позором пути обратно. По дороге в Прагу – на сей раз в давке вагона третьего класса, в безвоздушном поезде местного назначения, в обществе здоровенных и громогласных крестьянских семей из Судет, что направлялись в столицу на какое-то религиозное сборище, Йозеф первый час наслаждался справедливой карой за жестокосердие, за неблагодарность, за то, что вообще бросил семью. Но когда поезд проезжал Кладно, впереди зловеще замаячило неотвратимое возвращение домой. И этот сюрприз не подарит Йозефу шанса загладить непростительное поведение – нет, он лишь принесет родным новые печали. Полгода с начала оккупации все труды Кавалеров, вся суть их коллективного бытия сводились к стараниям отослать Йозефа в Америку. Собственно говоря, старания эти служили необходимым противовесом повседневным злоключениям простейшего выживания – прививкой надежды от его опустошительного воздействия. Едва Кавалеры постигли, что Йозеф, родившийся во время краткого пребывания семейства на Украине в 1920-м, по капризу политики имеет право на эмиграцию в Соединенные Штаты, хитроумный и дорогостоящий процесс высылки его туда отчасти восстановил порядок и смысл их жизни. С отъезда Йозефа не прошло и одиннадцати часов – если он сейчас явится на порог, это их убьет! Нет, решил он, нельзя разочаровать их возвращеньем. Когда ранним вечером поезд наконец-то вполз в пражский вокзал, Йозеф остался сидеть в кресле, не в силах сдвинуться с места, пока случившийся поблизости проводник беззлобно не посоветовал молодому господину пошевеливаться.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация