— Видал, — кивнул в его сторону Стадниченко, — готовится к кадровой комиссии. Чую, пройдут праздники, и покатит Эдик куда-нибудь в провинцию. Крепко за него Николаенко взялся. Теперь, пока не добьет, не отстанет.
— Николаенко со всеми такой строгий или только с пьяницами? — спросил я, намереваясь перевести разговор с Мелкумяна на более интересную для меня тему.
— Николаенко — характерный человек. Если кого невзлюбит, то это навсегда. Кстати, ты знаешь, что он и Вьюгин друг друга на дух не переносят?
— Я Николаенко в день убийства в первый раз увидел. Откуда мне про него что-то знать? Или ты думаешь, меня Вьюгин в свои дела посвящает?
— Ну да, тут ты прав! Начальнику РОВД с нашим братом говорить не о чем.
— Давно они в контрах?
— Давно. С рождения. — Стадниченко засмеялся собственной шутке, похлопал меня по плечу и пошел по своим делам.
После семи вечера я приехал к себе на работу. Выбрал время, когда Вьюгин остался один, рассказал ему про беременность Лебедевой. Сергей Сергеевич никак не отреагировал на эту новость. Все время, пока я докладывал ему, он безучастно рассматривал дверной проем у меня за спиной.
— Сергей Сергеевич, — закончив доклад, я поднялся с места, вышел из-за стола, — разрешите мне на завтра взять отгул. В областном управлении я уже отпросился.
— Ты хорошо знал ее? — оторвавшись от созерцания двери, спросил Вьюгин.
Я, глядя ему в глаза, спокойно ответил:
— Когда-то, в школьные годы, мы сидели за одной партой и я был уверен, что люблю ее и буду любить вечно. Потом наши пути разошлись, и я до прошлого воскресенья ничего не знал о ней.
— Во сколько состоится вынос тела, в два часа? — Вьюгин сделал пометку в настольном календаре. — Если завтра не случится вселенской катастрофы — можешь отдыхать.
В общежитии на проходной дежурила тетя Наташа, дородная добродушная женщина лет пятидесяти пяти. Абсолютно все на заводе звали ее не по имени-отчеству, как других вахтерш, а по-соседски — «тетя Наташа». Я — не исключение.
— Андрей, — увидев меня на входе, позвала вахтерша, — тут тебе послание оставили.
— Кто оставил? — Я невольно вспомнил записку от Лебедевой.
— Лариса Калмыкова, — смущенно ответила тетя Наташа и протянула мне сложенный вдвое тетрадный листок.
— Что пишет? — не задумываясь, спросил я.
— Андрей Николаевич, да как же ты такое подумать мог! Я чужие письма никогда не читала. — Щеки у вахтерши порозовели. Засмущалась. Видать, есть причина.
— Тетя Наташа, да я не про письмо! Она ничего на словах передать не просила?
— Ничего не просила, — обиженно пробурчала вахтерша.
По уму, чтобы не портить отношения, мне следовало бы успокоить ее, сказать что-то типа: «Тетя Наташа, ты на меня не обижайся. Я же не с подвохом говорю. Это у меня профессиональная деформация так проявляется. Я еще от работы не отошел и всех людей сужу по себе. Вот если бы мне в руки чужое письмо попалось, то я бы его обязательно прочитал, до последней буковки бы изучил. Работа такая, ничего не могу с собой поделать».
Но я ничего не стал ей говорить. Мне не за что оправдываться. Я ее чужие письма читать не заставлял.
Поднявшись к себе в комнату, я развернул листок.
«Андрей! Нам надо встретиться и серьезно поговорить. Лариса».
Ставлю рубль против червонца — вся общага уже знает содержание этого послания. Оставить записку на проходной — это все равно что пришпилить ее на доску объявлений: «Читайте, дорогие товарищи! У меня от общественности секретов нет».
Я понюхал письмо. Бумага пахла сливочным кремом, ромовой пропиткой и жареными орехами.
— Какой же ты настырный человек, Лариса! — сказал я записке, скомкал ее и бросил в коробку для мусора.
Говорила мне Калмыкова, что ноги ее в общежитии не будет — и слово свое держит. Знает ведь, что вахтерша обязательно прочитает послание и потом растрезвонит на всю общагу: «А у Ларисы-то с кондитерского цеха с Лаптевым все, любовь закончилась. Она его на выяснение отношений вызывает, а он ее сторонится, видать, уже другую нашел».
Поднялась бы Калмыкова ко мне на этаж, подсунула записку под дверь — все бы осталось в тайне. А так сама вынесла наши отношения на публичное обсуждение. И зачем после этого вообще встречаться, если все и так понятно. Оставить ей ответное послание, что ли?
«Лариса! Встретиться с тобой в ближайшее время не могу. Напиши, как у тебя дела, как мама? Андрей».
В размышлениях о неизбежном выяснении отношений я стал переодеваться, но не успел сменить брюки на домашнее трико, как в дверь осторожно постучали. Парикмахерша! Вот кого не ждал так не ждал.
— С чем на сей раз? — сухо спросил я, демонстративно застегивая молнию на ширинке.
— Андрей Николаевич, я пришла извиниться за вчерашнее.
— Да ладно тебе, что я, шуток не понимаю, что ли? — Я не знал, что мне делать, впустить ее в комнату или продолжать разговор с ней через порог.
— Андрей Николаевич, у нас у одной девочки день рождения. Пойдемте к нам, мы вас тортиком угостим.
Как здорово вновь оказаться свободным человеком! Не успели чернила высохнуть на Ларискином письме, как меня уже чаевничать зовут. Что-то раньше дни рождения без меня отмечали. Пошла, пошла вверх синусоида! Только не вовремя.
— Галя, я бы с удовольствием принял приглашение, но у меня завтра траурные мероприятия, так что мне не до веселья. Хочется побыть одному.
— У вас кто-то умер? — сочувственно спросила она.
— Одноклассница.
— Такая молодая и уже умерла? — искренне удивилась парикмахерша.
— Она не умерла. Ее застрелили два дня назад.
— Извините, я не знала.
После ухода парикмахерши я обнаружил, что дома совершенно нечего есть.
«Вот черт, звала же меня Галька торт есть, зачем я отказался? Наверняка к торту колбаса полагалась, торт без колбасы не едят. Теперь придется идти на завод, питаться подножным кормом: масло, яйца, хлеб. Жалко, на хлебозаводе колбасу не выпускают. От хорошего куска колбасы я бы не отказался».
По существующему на заводе этикету хождения на территорию завода в вечернее время без особой нужды не приветствовались. В душ — это другое дело.
Перекинув через шею полотенце, я спустился на проходную.
— Пойду в душ, сполоснусь, — сказал я вахтерше.
Тетя Наташа неприязненно кивнула. Она все еще обижалась на меня из-за письма.
В вечернюю смену работала бригада пекаря Тимохина, в которую, как специально, подобрались страстные любители футбола. Пока они обсуждали какие-то футбольные премудрости, я неспешно поужинал, размышляя о своем.
