Незнакомая дама, близоруко прищурившись, осмотрела народ, отыскала взглядом кого-то знакомого, сдержанно кивнула в знак приветствия.
— Какая властная особа, — пробурчал Пехтерев. — Мне от нее спрятаться охота.
— Угу! Колоритная тетя, — согласился я. — Настоящая леди. Она похожа на директора школы на субботнике. Еще немного, и замечание сделает, чтобы не курили у подъезда и перестали болтать между собой.
В подъезде послышалась ругань мужиков, спускающих гроб по узкой лестнице. Бочком-бочком я оттеснился от молодежи и примкнул к профсоюзникам.
Место для обзора я выбрал идеальное: прямо передо мной — Николаенко, запустивший в толпу двух шпионов, слева — Вьюгин с женой, между ними — загадочная незнакомка, к которой присоединился низенький плешивый толстячок лет примерно сорока пяти. На фоне строгой спутницы он выглядел блекло, невзрачно, серо. Если бы оказалось, что толстячок работает бухгалтером в конторе по приему макулатуры — я бы не удивился.
Гроб с телом покойной установили посреди дороги на двух табуретах. Как по команде завыли и запричитали родственники. Тяжелый скорбный вздох прошелестел по толпе и стих. Из автобуса, сверкая медью духовых инструментов, вылезли музыканты.
«Когда я почувствую, что конец близок, — подумалось мне, — то напишу завещание: никаких поминок, никакого оркестра. Одежду в гроб — самую поношенную, какую выбросить не жалко».
Как контраргумент моим мыслям на глаза попался полковник Николаенко.
«Фигня! — подумал я, осознав всю никчемность затеи с завещанием. — Хоронить меня будут за государственный счет как офицера милиции. От похоронного марша и бумажных цветов мне никак не отвертеться».
Вьюгин отделился от работников облсофпрофа, подошел к гробу, положил в ноги покойной две белых гвоздички. Вид его был понурый. Гибель Лебедевой явно перечеркивала какие-то его личные планы.
«Он не убийца, — отчетливо понял я. — Скорее всего, Вьюгин согласился на ней жениться, уже стал прикидывать перспективы совместной жизни: ребеночек, то, се, выговор по партийной линии, счастье позднего отцовства, а тут — бац! — и Лена в гробу. Радоваться, понятное дело, нечему».
А что же жена Вьюгина? Как она относится к смерти соперницы?
Жена Сергея Сергеевича бесцеремонно рассматривала меня. На губах ее гуляла легкая ироничная улыбка. Ее не интересовали ни муж, ни похороны, ни импозантная незнакомка с плешивым ординарцем. Ее интересовал я. Интересовал не скажу как, но не как подчиненный ее мужа или бывший возлюбленный коллеги по работе. Если бы мы встретились при других обстоятельствах, то я бы расценил ее поведение как приглашение к флирту.
«Она так улыбается, словно между нами есть интимная тайна. Боже, упаси меня от этой женщины! Не дай бог, сейчас Вьюгин обернется и все неправильно истолкует».
Спасаясь от вьюгинской супруги, я подался назад и оказался среди одноклассниц, перешептывавшихся о том, где достать детское лекарство от насморка. Петька, получивший от меня пятнадцать копеек, выпрашивал у бывшей старосты нашего класса талончик на проезд.
«Так и на пиво насобирает», — подумал я и посмотрел на детскую площадку.
Властная дама стояла, повернувшись в мою сторону. Ее спутник-бухгалтер со скучной физиономией наблюдал за Вьюгиным. Или за Николаенко. Они относительно толстячка стояли на одной линии.
«Господи, — подумал я, — да что же я, как вошь на гребешке, скачу между тетками, которые мне в матери годятся? Они сюда на похороны пришли или на меня поглазеть? Я не желаю в ваших мерзких играх принимать участие! Вы все здесь одна шайка, рассорившаяся между собой, а я так, человек со стороны».
Распорядитель похорон скомандовал об окончании гражданской панихиды. Толпа провожающих отхлынула от покойницы и стала выстраиваться в колонну. Загадочная леди потеряла ко мне всякий интерес, презрительно посмотрела в сторону Лебедевой и удалилась прочь.
Музыканты, с носами, покрасневшими от распитой в автобусе водки, построились недалеко от подъезда. Приготовили инструменты. Крепкие мужики подняли гроб на плечи и медленно пошли в сторону грузовика с открытым бортом. Траурная процессия с венками за ними.
Я тоже сделал пару шагов вперед, но меня, удерживая за рукав, остановил незнакомый молодой человек в очках, примерно моих лет. По виду интеллигент, похожий на учителя физики в средней школе.
— Мне надо с вами поговорить, — скороговоркой сказал он.
— Ты кто такой? — нарочито грубо спросил я.
— Я друг Лены Лебедевой. Мне надо с вами поговорить. Это вопрос жизни и смерти.
Стоящий напротив нас оркестр, не дожидаясь окончательного формирования колонны, грянул похоронный марш. Спасаясь от разрывающих мозги децибел, я потащил очкарика за угол дома, в сторону, противоположную автобусам и грузовику.
— Ты кто такой и чего тебе надо? — еще раз спросил я, дойдя до места. Ни Вьюгина, ни его жены, ни Николаенко во дворе уже не было.
— Вас же зовут Андрей Лаптев? — Очкарик, оставшись со мной один на один, перестал волноваться, стал говорить более спокойным, но все еще неуверенным тоном. — Я видел вас на фотографиях. Лена говорила мне, что вы ее друг. Что вы в милиции работаете.
— Пока все верно. А вот ты кто такой?
— Можно мне посмотреть ваше служебное удостоверение? — Наверное, он с самого начала мысленно репетировал эту фразу. Слишком уж заученной получилась просьба.
— Послушай, дружище, скажи честно, тебя давно на три буквы не посылали? У меня, знаешь ли, была бурная молодость. Я четыре года в казарме прожил, а там, в чисто мужском коллективе, между собой только матом разговаривают.
— Лена показывала мне фотографию, где вы стоите с ней вдвоем на школьном крыльце. Вы не сильно изменились с тех пор.
Я недовольно посмотрел на него. Что значит «не сильно»? Это за пять-то лет?
— Разве вам трудно? Я точно знаю, что вы — Андрей Лаптев, но мне, для успокоения души, хотелось бы убедиться, что вы все еще работаете в милиции. У меня к вам дело, которое может перевернуть всю мою жизнь.
Я достал удостоверение. Развернул.
— Все в порядке, — сказал очкарик, едва глянув на мою фотографию в лейтенантской форме.
Мы повернули из дворов на проспект Калинина и пошли в сторону вокзала.
— В позапрошлый четверг, — продолжил он, — мне ко дню рождения Ленина надо было успеть написать статью в заводскую газету. Я отпросился пораньше с работы, зашел в библиотеку, и… она ждала меня возле дома. А мы не общались уже года три, не меньше.
Он замолчал. Я мысленно представил календарь. 21 апреля Лебедева у очкарика, 22-го снимает квартиру. Через неделю начинает лихорадочно разыскивать меня.
— Лена принесла с собой небольшой сверток и попросила оставить его на хранение. — Он тяжело вздохнул, с надеждой, словно ища поддержки, посмотрел на меня.
