– Сударыня… Простите, что осмеливаюсь вас обеспокоить. Я – Никита Владимирович Закатов, здешний помещик и мировой посредник. Не могу ли я быть вам полезным в чём-либо?
Дама, вздрогнув, подняла голову, и изумлённый Никита увидел, что она совсем молода – лет двадцати, не более. Большие, светлые, ещё припухшие от недавних слёз глаза посмотрели на него почти безразлично. Тонкое, нервное лицо с острым подбородком не выразило ничего.
– Оставьте меня, сударь. – послышался чуть слышный, потухший голос.
– Безусловно, вы вправе требовать… Но мне кажется, что вы находитесь в затруднительном положении. Я, с вашего позволения, мог бы…
Договорить Закатов не сумел. Дверь трактира распахнулась, и внутрь суетливым, мелким шагом вкатился господин в гороховом потрёпанном пальто. Лысоватость господина и его куриный дряблый подбородок показались Никите знакомыми. Присмотревшись, он узнал прибывшего: это был его дальний сосед, Алексей Порфирьевич Казарин. Закатов до сих пор с тоской вспоминал красавицу кобылу, виденную им на грязном казаринском дворе. «Продал, поди, подлец… или испортил. Как жаль, что мы в ссоре! Глядишь, я купил бы ту Наяду в пару к Ворону – вот и начало конному заводу!» Но мечты оставались мечтами, и невесту для Ворона Никита рассчитывал приобрести будущим летом на губернской ярмарке.
Алексей Порфирьевич, в свою очередь, даже не заметил соседа. Прямо с порога он решительно двинулся к женщине.
– Александра Михайловна! Голубушка, вот вы где! Я всю округу обегал, всю дворню загонял! Не дело это, матушка моя, не порядок! Извольте-ка встать и домой воспоследовать! Вздумали тоже – под дождём одна уйти! Этак с вами и простуда случится, или похуже что! Вставайте да пройдёмте в дрожки, домой поедем! Не упрямьтесь!
Дама подняла голову и тихо сказала что-то. Казарин вновь залопотал, как заяц, но в тоне его слышались уже недовольные, настойчивые нотки. Молодая женщина, будто не слыша, не поворачивала головы. Положение становилось интригующим. Закатов, понимая, что ему приличнее будет удалиться, почему-то не мог заставить себя двинуться с места. Казарин, явно не узнав, скользнул по нему коротким, сердитым взглядом и ещё настойчивее обратился к женщине:
– Александрин, да как же вы себя ведёте, право! Ведь разговоры какие пойдут! Нам надобно ехать домой, успокоиться, покушать, почивать лечь… Завтра всё, глядишь, и лучше станет! Едемте, голубушка!
– Я никуда с вами не поеду, Алексей Порфирьевич. – тихо, с нервным надломом сказала дама. – Оставьте меня здесь!
– Да как же я вас оставлю, мать моя?! – взорвался Казарин. Дряблое личико его покраснело от досады. – Извольте немедля в экипаж следовать! На вас уже смотрят, как не совестно! Едемте! – потеряв терпение, он схватил даму за руку, резко потянул на себя. Та неловко покачнулась, вскрикнула. В голосе её послышалось рыдание, и Закатов понял, что пора вмешаться.
– Господин Казарин! Потрудитесь оставить эту даму в покое!
Тот обернулся. Узнав, наконец, своего соседа, отрывисто сказал:
– Добрый вечер, господин Закатов. Душевно рад встрече-с. Прошу, однако, не мешать мне увезти домой свою жену. Александра Михайловна больна, слегка не в себе, и…
– Я великолепно чувствую себя! – перебил его тонкий, срывающийся голос. – И никуда не поеду с вами! Никуда! Никогда! Ни за какие блага!
Последние слова были выкрикнуты на грани истерики, и в дверях трактира появились изумлённые лица. Лицо Казарина перекосилось.
– Как же вы себя ведёте, милая! На вас внимание обращают! Немедленно извольте следовать в экипаж! Что за возмутительное поведение! Дайте мне руку!
– Подите вон, подлец! Я вам не жена! Слышите – не жена!
Казарин отшатнулся. И, глядяв его побледневшее лицо, в забегавшие по сторонам глаза-бусинки, Закатов сразу же понял, что это – правда. И в голове вдруг, вспыхнув, мгновенно сложилась картинка. Господин Казарин… ну конечно же!
Ни в чём более не сомневаясь, Закатов шагнул к соседу, который уже, грубо схватив за руку выше локтя, волок женщину к порогу, и с силой сжал его плечо.
– Оставьте в покое госпожу Тоневицкую, сударь!
Слова его произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Алексей Порфирьевич, сделавшись почти цвета своего пальто, разжал пальцы, и Никита едва успел подхватить потерявшую равновесие молодую женщину.
– Но… я не Тоневицкая… – невольно хватаясь за рукав Закатова, прошептала она. – Я – Влоньская… Княгиня Тоневицкая – моя приёмная…
– Александрин, я всё знаю… не бойтесь. – как можно мягче и спокойнее сказал Никита. – Вы никуда не поедете с этим господином. Не пугайтесь меня, я давний и хороший знакомый княгини Тоневицкой. Вы сейчас поедете со мной в моё имение, это в десяти верстах отсюда. У вас есть какие-то вещи с собой? Я пошлю за ними своего кучера.
– Нет… У меня ничего нет.
– Позвольте, милостивый государь! – опомнился Казарин, и куриный подбородочек его затрясся. – Вы не смеете вести себя таким образом! Это моя супруга, которая находится в помрачении рассудка, и я не позволю вам…
– Госпожа Влоньская вам не жена и никуда с вами не поедет. – холодно сказал Закатов. В горле закипал гнев пополам с отвращением. Он отчётливо понимал, что, возможно, делает глупость, что Казарин мог оказаться прав, что эта девочка действительно не в себе, и он, Закатов, влезая в семейные распри, рискует нажить серьёзные неприятности. Но пальцы Влоньской судорожно сжимали его локоть под шинелью, и Никита чувствовал, что юная женщина дрожит. Неприятности? Да чёрт с ними! Что, кроме них, в конце концов, он видел в своей жизни?!
– Алексей Порфирьевич, подите прочь. – сквозь зубы сказал он. – Госпожа Влоньская едет со мной.
– Но вы не можете… Не смеете!.. Я буду жаловаться предводителю, я в губернию поеду! – разкричался Казарин, но Закатов его не слушал. Выведя безмолвную женщину из трактира, он под любопытными взглядами приезжих помог ей взобраться в тарантас, вскочил туда сам и негромко велел ошалевшему Кузьме:
– Трогай, братец.
