– Здравствуйте, Николай Станиславович. – послышался знакомый голос, и в комнату своей обычной порывистой походкой вошла Ольга. При первом взгляде на неё Николай понял, отчего Семчинова не пришла сегодня в школу. Лицо её было немилосердно распухшим, глаза – воспалёнными, красными, в них ещё дрожали предательские слёзы.
– Вы невовремя… князь. – почти язвительно сказала она.
– Я понимаю, простите. – Николай поспешно поднялся. – Я принёс ваши книги… вот они. Ученицы наши очень обеспокоены и хотели уже сами бежать к вам, но…
– Поганой метлой! – тихим, полным ненависти голосом перебила его Алевтина Тихоновна. Птичьи глаза её почти выкатились из орбит. – Поганой метлой всех этих мерзавок вымету, ежели явиться сюда посмеют! До чего мне дожить пришлось, батюшка мой! Семчиновы трём государям служили, Загонские… я урождённая Загонская, мой прадед самому Петру Великому… ох, сердце моё не выдержит…
– Ваше сердце ещё и не то выдержит, маменька. – негромко заверила Ольга. Она казалась очень спокойной; было заметно, что это – давно выработанный при разговорах с матерью тон. – Вы удивительным здоровьем обладаете.
– А ты того и пережить не можешь?! Знаю, мать моя, знаю, тебе лишь бы меня со свету сжить да хозяйкой полновластной оказаться! Всю жизнь по ночам это видишь, всю-ю-ю! Сразу всё добро по ветру пустишь и саму себя тоже! Если не давным-давно…
– Маменька, у нас гость. – так же ровно напомнила Ольга. Она смотрела мимо Николая в грязное окно. Тоневицкий тоже старался не встречаться с ней взглядом.
– А мне в своём собственном доме стесняться некого! Я и самому государю-императору, и Господу Богу в глаза скажу – дочь моя меня позорит, моей смерти ждёт… да, поди, и умалишённая! Да-с, сумасшедшая! Сударь мой, неужто вы до сих пор не заметили?
Беседа ушла далеко за пределы здравого смысла, и больше всего на свете Николаю хотелось сбежать. Однако он чётко понимал, что большей трусости и предательства попросту не может быть. По-прежнему не глядя на Ольгу, Николай сдержанно сказал, что такой здравомыслящей особы, как Ольга Андреевна, он никогда прежде не знал, что он преклоняется под её достоинствами и редким умом и…
– Ум у неё! – саркастически пожала острыми плечами майорша. – Для нашей сестры, Николай Станиславович, ум – убыток один! Вы посмотрите на неё, ведь ни кожи ни рожи, одна коса хороша и была – так и ту отрезала, стоеросина! Замуж уж и не чаю её выдать… так ведь и не посватает никто! Кому нужна этакая-то супруга? Только и знает, что книжками обложиться и в тетрадки писать! Так заглядывала я в те тетрадки-то… чушь собачья! Ишь что вздумала – трактаты сочинять!
Тут уж Николай и Ольга закричали одновременно:
– Перестаньте, наконец, Алевтина Тихоновна! Это гадко!
– Маменька! Сколько я просила не брать мои записи!!!
– А вот шиш тебе, милая моя! – с искренним удовольствием отозвалась Семчинова. От отчаяния, мелькнувшего на лице дочери, она разом, казалось, похорошела и расцвела. – Я тебе мать и что твоё – всё моё! Своего-то у тебя ничего, кроме дури! Ишь чего вздумала – записи у неё! Скажите, каков Дидерот нашёлся! Другая бы постыдилась этакие бредни не то что писать, а и в мысли брать! Вот послушайте, голубчик, я вам сейчас по памяти расскажу, что она о передовой женщине пишет! Я старуха, мне можно…
– Не желаю слушать! – резко отозвался Николай. – Право, мадам, мне невыносимо смотреть, как мучают людей!
– А она меня не мучает? А она-то меня разве не мучает?! – заголосила Семчинова. – Коли уж взялись её защищать, князь, так хоть бы прежде выслушали, что она мне изо дня в день говорить изволит! Она – дочь, покоряться должна, каждое слово моё с трепетом и почтением ловить! Коли я говорю, что дура – стало быть, так оно и есть! Как она смеет с матерью не соглашаться? Коли я говорю, что в старых девах помрёт – так тому и быть! Вот вы, князь, книжки с ней читаете да хамов обучаете, а замуж, поди, этакую великоразумную особу нипочём не взяли бы? А? Что?! Сказать нечего?!
– Маменька, как же можно так срамиться? – неживым голосом спросила Ольга, закрывая глаза. Из-под её ресниц не выкатилось ни одной слезинки. Но больше Николай уже терпеть не мог. И величественно поднялся с кресла.
– Я очень рад, сударыня, что вы сами коснулись этого вопроса. Дело в том, что я уже не раз делал предложение вашей дочери, но Ольга Андреевна раз за разом мне отказывала. Моя семья полностью согласна на этот брак, матушка только и ждёт, чтобы благословить нас – но ваша дочь не желает выходить за меня замуж. Право, не понимаю почему.
В комнате воцарилась мёртвая тишина. Ольга в упор смотрела на Николая расширившимися чёрными глазами, и в какой-то миг ему даже показалось, что их железная Немезида вот-вот хлопнется в пошлый обморок. Старуха Семчинова откинулась на спинку кресла, ловя воздух ртом и моргая редкими ресницами.
– Шутки шутить изволите, батюшка мой? – едва отдышавшись, сипло выговорила она.
– Ничуть. Как возможно шутить подобными вещами? – пожал плечами Николай, впервые в жизни жалея о том, что не умеет, как брат Сергей, напускать на себя ледяной аристократический вид. – Ольга Андреевна оказала бы мне величайшую честь своим согласием, но… она непреклонна. Однако, я не теряю надежды на счастье и прошу вашего содействия! Разумеется, я предоставлю вам все должные сведения о своём титуле, состоянии, о доле в наследстве и прочее. Вы должны знать, в чьи руки отдадите дочь.
– Пожалуй, я всё же соглашусь, Николай Станиславович. – внезапно подала голос Ольга, и, посмотрев на неё, Тоневицкий даже слегка испугался. Чёрные глаза девушки горели на бледном лице, губы были плотно сжаты, и Семчинова-младшая была похожа сейчас на мстящего демона. – В самом деле, глупо ведь отказываться от такой партии! Княгиня Тоневицкая – это роскошно звучит! Да, ей-богу, я согласна! Приданого, как вы знаете, за мной нет никакого, но вам ведь это безразлично?
– Совершенно! – подхватил игру Николай.
– И я окончу курсы акушерства у Розена!
– Разумеется!
– И, конечно же…
– Погоди-и-и-ка, мать моя! – пришла в себя Алевтина Тихоновна. – А меня-то ты спросить не позабыла ль? Не я ли твою судьбу решить должна? Слово-то последнее за мной будет!
– Не вы ли, маменька, на людях клялись, что за последнего промотавшегося прапорщика меня отдадите, коль посватается? – холодно спросила Ольга.
– За прапорщика и выдам, коль подвернётся! За оборванца! За картёжника! А за князя – нет, нет, не-е-ет! Этакого счастья тебе не допущу! Не бывать тому, покуда я над тобой властна, слышишь, не бывать! – завопила Алевтина Тихоновна. – Ишь чего вздумала – в княгини! Да ты посмотри на себя, уродище, голова пустая, стриженая! Я всё про тебя князю расскажу, всё, что ты сама не сказала! Я твоя мать, я тебя лучше всех знаю, всю душонку твою подлую, всё нутро! Я всё расскажу, всё, чтоб он меня потом не проклял, что обманом тебя ему всучила! Я всё… всё… – и Семчинова, запрокинув голову на спинку кресла, зашлась кашляющим воем, в котором не слышалось более ничего человеческого.
