— Проверенные записи уносите в подвал, — приказал я послушникам. — Продолжим завтра.
Старикан издал горестный вздох и запустил пальцы в седые волосы. Если бы взгляд мог убивать, он прикончил бы меня на месте.
— Пропустим по кружечке на сон грядущий? — предложил я.
Глаза переводчика потеплели.
— Отчего же не пропустить! — улыбнулся он и взял со стола тоненькую стопку листов, которые отобрал из всей кучи монастырских записей. — Только сначала закину бумаги к себе, а то эти огольцы их тоже в подвал снесут.
Я кивнул и взял со стола пергамент, но убрать его в саквояж не успел. В дверях появился отец Маркус.
— При всем уважении, магистр, — вежливо и вместе с тем непреклонно объявил смотритель, — я не могу позволить вынести этот документ за пределы библиотеки!
Стоило бы напомнить ему о Ральфе, но я не стал. Зачем портить и без того натянутые отношения? В любом случае идти к епископу сейчас попросту не с чем. Для начала стоит во всем разобраться.
И я протянул лист Маркусу:
— Надеюсь, за ночь его не сгрызут мыши. Это было бы чрезвычайно… прискорбно.
Смотритель библиотеки едва заметно вздрогнул, забрал пергамент и ушел, а я подхватил саквояж и отправился поить пивом вздорного старикана-переводчика. Никогда не стоит пренебрегать полезными знакомствами…
На следующее утро я сразу после пробуждения сходил на почту, но корреспонденции на мое имя там не оказалось, и было даже непонятно, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, расследование убийства Хорхе не сдвинулось с мертвой точки, а с другой — срочный вызов в Мархоф поломал бы сейчас все планы. Сначала требовалось разобраться с библиотекой.
Туда я и отправился, там и проторчал весь день, разбирая остатки монастырского архива. Ладно хоть время оказалось потрачено не впустую. Второй пергамент из сшива отыскался в начале десятого утра, третий — сразу после обеда, а вот последний, будто по закону подлости, лежал на самом дне короба, оставленного напоследок.
— Ну наконец-то! — с нескрываемым облегчением объявил старикан-переводчик, под хруст суставов потянулся и отправился восвояси.
Я стребовал у отца Маркуса вчерашнюю находку и разложил листы перед собой в должном порядке, ориентируясь на пометки в уголках страниц. Не хватало только пергамента за номером один; от него остался лишь обгоревший клочок.
И все же, зачем племянник епископа бросил его в огонь? Почему эфирные черви повлияли на него так странно?
Послушники начали уносить никому не нужный хлам обратно в подвал, а я склонился над листами и повел пальцем по строчкам с непонятной тарабарщиной. Знакомые слова попадались нечасто — очевидно, на староимперскую письменность переходили, лишь когда не удавалось подобрать адекватную замену. Да к тому же пергаменты сохранились далеко не лучшим образом, и приходилось подолгу всматриваться в выцветшие чернила, дабы разобрать аккуратные завитки букв. Получалось это не всегда. Но получалось.
«Солнечный камень» и «эфирная основа». «Овеществленный…» и «слезы солнца». «Невинные души», «формула» и «грех». «Квадратура», «зенит», «поток силы» и…
И тут мою голову стиснули ледяные пальцы.
— Жги! — сказал призрачный голос, и обретшая самостоятельность рука поднесла пергамент к огоньку свечи.
От неожиданности я на миг опешил, но тут же разжал пальцы, и лист упал на стол. Чужая воля усилила натиск, ментальные щиты затрещали под напором обвившей их ледяной змеи. Во всем мире остался лишь холод, и даже так мне удалось спихнуть свое одеревеневшее тело со стула и повалиться на пол.
Удар прояснил сознание, и я смог восстановить барьеры, дабы отгородиться от призрачных пиявок, пытавшихся дотянуться до моей души, вырвать ее из тела и забросить в самые глубины запределья. Руки и ноги задергались в судорогах, отползти от стола и навалиться спиной на стену стоило невероятных трудов.
Вернувшиеся за последними коробами послушники уставились на меня с разинутыми ртами, и я хрипло выкрикнул:
— Экзорциста!
А больше ничего сказать уже не смог: сознание закрутил водоворот забытья. Свет в глазах померк, звон в ушах сделался невыносимым. Я не поддался натиску потустороннего холода и принялся выдавливать его из своей души, попутно выстраивая воображаемые бастионы, соединяя их незримыми стенами и заполняя рвы всепоглощающей злобой. В самом центре мысленного оплота возник величественный храм, витражи которого мигали небесным сиянием в такт ударам моего сердца.
Воля и вера — на них я сделал ставку и не прогадал. Когда под натиском потусторонних сущностей рухнули ментальные щиты и в сознание ворвались стужа, боль и страх, они не сломили меня, не превратили в безвольную марионетку, а увязли в лабиринтах подсознания. Ненадолго, но увязли.
Полностью погасить атаку не получилось — тени черпали силы прямиком из запределья, — зато я выиграл столь необходимое сейчас время. И когда твари отыскали дыру в обороне, мне удалось захлестнуть их сияющей сетью молитвы, стянуть и обездвижить.
Но не уничтожить.
Порождения запределья понемногу растворяли сознание в непроглядной черноте, а моя воля слабела, сияющие нити ловчей сети рвались, тут и там в ней появлялись прорехи. Не знаю, сколько еще продержался бы, но тут полыхнула невыносимо яркая вспышка, и тварей выжгло, от них не осталось и следа.
Я снова стал самим собой, вновь обрел контроль над телом. Начал подниматься, и отец Олаф резко взмахнул рукой, стеганул меня плетью молитвенных слов. Божественная магия вспыхнула радужными всполохами и погасла.
— Да я это! Я!
Старший экзорцист голословному утверждению верить не стал, нарисовал перед собой святой символ и толчком ладони отправил в меня зависшее в воздухе сияние. По коже побежали мурашки, но и только. Тут уж Олаф слегка расслабился, но лишь слегка.
— Все они так говорят, — произнес он без малейшей тени усмешки.
Они?! Кто — они? Одержимые или завладевшие их разумом демоны?
Я не стал ни о чем спрашивать и съежился на полу, пытаясь прийти в себя. Хотелось просто закрыть глаза и забыться сном, но не тут-то было.
Сутулый экзорцист велел прибежавшим с ним монахам выйти, опустился на колени и, стиснув мою голову жесткими словно доски ладонями, долго всматривался в глаза. Затем положил на лоб руку, прочитал молитву, и сознание немедленно прояснилось, отступила тошнота. Даже дышать стало легче.
Отец Олаф встал и потребовал объяснений:
— Что случилось, магистр? Вы помните, что именно с вами случилось?
— Нет, — ответил я. — На меня просто накатило… нечто странное…
— Эфирные черви?
Я с удивлением уставился на спасителя и неожиданно для самого себя подтвердил:
— И в самом деле — они…
Ухватившись за подоконник, я поднялся на ноги и указал на стол:
