Руку отшвырнуло назад с такой силой, что кулак взлетел выше головы. Клинок, вырвавшись на свободу, возомнил себя птицей и помчался к небесам. Но на пути попалась ветка. Ударившись об нее, меч разочарованно рухнул наземь, осознав, что летать ему, увы, не суждено.
Мбома недоуменно растер заболевшее запястье. Красноглазый на миг перестал храпеть, смешно зачмокал губами и перевернулся на бок. Шея его, на которой после удара должна была появиться рана не менее трех вершков глубиной, оставалась целой.
Зул почесал голову, но та не прореагировала на стимуляцию. Подобранный меч выглядел вполне нормально, ни зазубрин, ни вмятин, словно только наточен.
На этот раз он подносил лезвие к шее врага медленно. Гулко стучало сердце, предвещая недоброе, меч с трудом продавливал ставший вдруг густым воздух. Примерно в дюйме от смуглой, гладкой кожи клинок замер, не желая двигаться дальше. Мбома нажал – бесполезно. Надавил всем телом – и отлетел в сторону. Земля чувствительно ударила в бок. Меч на этот раз удержал, но что толку!
Красноглазый, потревоженный суетой, беспокойно заворочался. Открыл глаза, красные, подобно закату перед ветреным днем. Мбома сидел ни жив, ни мертв. Некоторое время в алом взгляде плавал лишь туман сновидений. Затем из него родилось изумление. Красноглазый протер глаза и только тут убедился, что Мбома ему совсем не мерещится. Затем взгляд степняка упал на меч, и в его глазах появилась угроза.
– Что происходит?'– спросил Красноглазый, поднимаясь. На языке зулов он говорил правильно, лишь с небольшим акцентом. – Ты хочешь меня убить?
– Хочу, – Мбома тоже поднялся. – Но ничего не выходит!
– Это еще почему? – Красноглазый удивительно хорошо владел собой.
– Не знаю, – пожал зул плечами. – Но меч до тебя не доходит.
Красноглазый задумался. Думал он красиво, хмурил брови, алые глаза сверкали.
– Ты не возражаешь, если я испытаю на тебе магию? – спросил он наконец.
– Так ты маг? – Мбома опустил руки. – Даже если и возражаю, то что же? Пробуй!
Красноглазый сделал странный жест, словно брал что-то невидимое. Прямо из воздуха перед ним соткался шар фиолетового огня с кошачью голову. Повисел немного, словно раздумывая, а затем метнулся Мбома прямо в лицо. Тот не успел испугаться, как фиалковое пламя словно растеклось по невидимой преграде прямо перед лицом и исчезло.
– Интересно, – сказал Красноглазый, разминая кисти. – Я тоже не смог убить тебя!
– И хорошо! – истово выдохнул Мбома.
– Да уж, – кивнул Красноглазый. – Я слышал об этом свойстве острова Выбора, но не верил. Здесь невозможно убийство. Клинок, как ты видел, отскакивает, магия не достигает цели. Задушить голыми руками тоже наверняка не получится. И цель этого ясна – всякий, кто сюда добрался, должен принять участие в испытании.
– И как быть? – Мбома чувствовал себя очень странно. Злости не было, разочарования тоже. Зато неведомо откуда явилось облегчение оттого, что не придется никого убивать, и опасаться за жизнь – тоже.
– Очень просто, – маг улыбнулся чисто и открыто. – Будем учиться жить, не убивая друг друга. Хоть это и непривычно. Меня зовут Костук.
Протянутую руку Мбома пожал, не осознавая до конца, что делает.
– А меня – Мбома!
Ветер на секунду стих, изумленно наблюдая чудную сцену: рукопожатие Красноглазого и Гологолового, орка и зула.
Охотник
Третий день они шли строго на юг, шли без Родомиста. Разговаривали мало, усталость затыкала рот лучше любого кляпа. Поднимались с первыми лучами солнца, среди драгоценных камней росы на листьях, среди ада птичьих воплей, что каждое утро нескладно, но очень громко приветствовали восходящее светило. Когда пускались в путь, солнце начинало припекать. Большую часть зимней одежды зарыли в самом начале пути по лесу, но и то, что оставили, казалось лишним в местном климате. Под безжалостными лучами светила лес парил, отдавал влагу. Туман, не успев сгуститься, рассеивался. В липком, густом воздухе тяжело дышалось, каждый вдох застревал в груди, вызывая у Хорта приступы кашля. Ратан молча пережидал, пока спутник придет в себя, и они шли дальше. К вечеру, когда покрасневшее от усталости солнце решительно направлялось за горизонт, отдыхать, путники с трудом переставляли ноги. Едва хватало сил, чтобы набрать хворосту. Сон приносил мало облегчения – продолжали терзать комары.
В это утро Хорт ощутил недомогание с самого рассвета. В груди что-то посвистывало, мешало свободно проходить воздуху. Любые запахи казались слишком сильными, раздражающими. При ходьбе неприятные ощущения исчезли, но к полудню вернулись, с новой силой. Охотник шел, превозмогая себя. Надежда, что приступа не будет, все еще тлела маленьким угольком.
Но не оправдалась. Сипение все усиливалось. Грудь жадно раздувалась, требуя воздуха, и не могла наполниться. Хорт шел все медленнее и, в конце концов, остановился. В изнеможении присел на поваленный ствол. В ушах грохотала кровь, перед глазами плыл подсвеченный красным туман. По мышцам текла дурманящая слабость.
Словно через стену услышал Хорт голос Ратана:
– Опять приступ! Проклятая болезнь!
К удивлению Хорта, воин говорил без презрения и жалости, с которыми обычно относятся к серьезно больным. В словах Ратана звучало сочувствие, и еще – простая констатация факта, мешающего двигаться далее.
– Оставь меня, – прохрипел Хорт сквозь судорогу, терзающую грудь. – Иди один. Тут не так далеко. В одиночку быстрее получится.
– Ты что, с ума сошел? – отозвался Ратан и, судя по всему, покрутил пальцем у виска.
– Я – лишь обуза, – силы кончились, и Хорт замолк, закрыв глаза.
– Точно – рехнулся, – весело сказал Ратан. – Даже и не думай об этом. Без тебя я собьюсь с направления через версту. И, кроме того, чтобы я бросил спутника одного в лесу, на верную смерть? Это немыслимо! Или ты меня попросишь еще кинжал тебе в сердце всадить?
– Нет, не попрошу, – Хорт разлепил ссохшиеся губы. – Но я замедляю наше продвижение. Я – обуза, достойная только жалости! – Он хотел прокричать эти слова, но из горла вырвался только шепот.
– Ты – не обуза, – очень серьезно ответил Ратан. – Что это за обуза, которая прошла столько верст, и только благодаря которой мы забрались так далеко. А жалость, она унижает и того, кто жалеет, и того, кого жалеют. Поэтому я никогда не жалел и не буду жалеть тебя. Слишком я уважаю и себя и тебя. Я лучше подожду, пока ты придешь в себя, возьму твой груз, и мы пойдем дальше – вместе.
– Зачем? – спросил Хорт. Одышка утихала, и он мог говорить в полный голос. – Зачем мне идти с тобой? В Храме я не нужен, а до Храма ты дойдешь и сам. Ориентируйся по солнцу, и все.
– Не тебе судить, нужен ты кому-нибудь или нет! – оборвал охотника Ратан. – Что бы сказал Родомист, будь он жив? Эх, стыдоба какая! Ты бросил дом, налаженную жизнь, и все ради того, чтобы дать болезни одолеть тебя? Тогда ты воистину достоин лишь жалости.
