Ноги у нее подгибались, она согнулась, цеплялась за ступеньки руками… Кое-как доползла до площадки – и упала там, слыша словно издалека переполошенные вопли:
– Лиля! Лиля!
– «Скорую»! «Скорую»!
* * *
Она не теряла сознания, однако теперь все, что происходило вокруг нее, продолжала слышать словно издалека. Рядом с ней, в ней, ею самой была только страшная боль, которая не унималась, а словно бы только разрасталась. Лиля слышала свой крик – тоже как бы со стороны, потом еще детский крик… испугалась того, что это кричит ее ребенок, потому что ему больно, потом вдруг осознала, что он кричит потому, что родился, успела услышать голос, показавшийся ей невыразимо прекрасным: «Девочка! У вас девочка родилась!» – и, успев бросить только один взгляд на орущий окровавленный комочек, уснула так крепко, что врачи решили было, что она в самом деле лишилась чувств.
Но Лиля нашла спасение в этом крепком, целительном сне, который спас ее, помог оставить в прошлом горечь страшной обиды – и повернуться лицом к новой жизни, которую обозначили для нее эти слова: «Девочка! У вас девочка родилась!»
Заветные, драгоценные слова звучали в ее голове на разные лады, словно были прекрасной музыкой, раздававшейся над цветущим полем, и еще какое-то слово вплеталось в эту музыку, летало над цветами, словно яркая бабочка, но Лиля никак не могла его расслышать. Ей не хотелось просыпаться, чтобы музыка не перестала играть, чтобы расслышать наконец это заветное слово, но солнце нового дня уже било в глаза, и кто-то осторожно, ласково гладил ее руки…
Она вдруг вспомнила эти прикосновения, узнала руки Таси… С тех самых пор, как она пришла в дом Говоровых, она всегда норовила приласкать Лилю, прикоснуться к ней, погладить, и именно ее нежность и ласку запомнила Лиля куда ярче и отчетливей, чем скупые и холодные прикосновения Маргариты.
Именно поэтому и узнала ее, еще не видя. И подумала: «Моя мама пришла. А теперь я и сама мама…»
Открыла глаза и слабо улыбнулась в ответ на улыбку Таси.
– Ты мне тоже нелегко досталась, – сказала та. – Но теперь, слава богу, всё позади. Ты у меня умница…
И Лиля вдруг вспомнила слово из своего прекрасного сна. И сказала:
– Я назову ее Кирой.
– Кира? – Тася чуть наклонила голову, словно прислушивалась к звучанию этого имени, словно и до нее долетело оно из сна ее дочери. А потом кивнула: – Да, мне нравится. Все будет хорошо!
Лиля опустила глаза:
– Хорошо уже не будет, мама. Пожалуйста, не пускай сюда ни одного, ни другого. Ни папу, ни Камышева. Я не хочу их больше видеть.
Тася кивнула.
Она готова была выполнить это желание Лили. Было невыносимо жаль ее, пережившую такой удар. Муж-предатель и отец, который как ни ставил ни во что желания дочери, так и продолжает это делать, самовластно распоряжаясь ее жизнью…
Понятно, почему Лиля больше не желает их видеть, ни того, ни другого!
Значит, в Дом с лилиями она не вернется.
Значит, она будет жить со своей матерью. Наконец-то!
Надо только подготовить квартиру к ее переезду.
Весь следующий день Тася мыла, скребла, пылесосила, однако странное ощущение не оставляло ее.
Откуда-то взялась тоска, которая то и дело жалила прямо в сердце, отравляя то счастье, которое, казалось, не должно было оставить места ни для чего другого.
Однако тоска не унималась. Тоской пронизывали мысли о том, что вот теперь они заживут с Лилией вдвоем – две брошенные женщины.
Нет, втроем – с ними будет Кира… ну да, и она с первых дней своей жизни узнает, что это такое – жить только среди брошенных женщин! Лиля теперь ожесточилась так, что даже в присутствии матери все глуше, все крепче замыкается в себе. Ах, если бы вернулся Дементий… Он был бы так рад, он ведь любит Лилю и Кирочку полюбил бы! Его присутствие стало бы такой поддержкой для них… и Лиля рядом с ним поняла бы вновь, что мужчин можно не только ненавидеть, но и видеть в них верных друзей…
Тася скучала по нему. Казалось странным и нелепым, что она может так скучать по этому человеку – по кому-то другому, не по Михаилу!
Стыдясь самой себя, она незаметно окружала себя знаками его присутствия: несколько дней не вытряхивала полную окурков пепельницу, которую Дементий оставил в спальне, не поправляла сбитое им покрывало на кровати, не убирала в шкаф разбросанную одежду и даже стакан, из которого он пил напоследок, держала немытым.
Помнила старинную примету: за уехавшим нельзя полы мести три дня, чтобы дорогу назад не перемело.
Уж сколько времени прошло, а она все блюла эту дурацкую примету! Втихомолку надеялась, что он вернется…
Не возвращался!
Тася ждала, что не выдержит, но так и не дождалась. Хотела не раз позвонить ему, но боялась нарваться на суровый голос, на брошенную трубку, на отказ.
И вот наконец Тася все же решилась позвонить. Ей нужна была помощь! Она не могла одна защитить Лилю!
Дементий выслушал ее просьбу, помолчал – и положил трубку.
Значит, Тася для него теперь не существует? Он даже Лиле не хочет помочь? Он отбросил от себя все, что их связывало и разделяло?
Ну да, нужно признать, что любовь к дочери отдаляла ее от мужа. Он терпел долго, пытался понять, он, конечно, ждал, что Тася и сама поймет всю нелепость и оскорбительность своего поведения: к мужу она бросается только за утешением, когда Лиля ее обижает, он для Таси – некий подносчик тяжестей, когда она везет дочери необходимые вещи, он – всего лишь друг, который придет на помощь в любую минуту… И сейчас – разве Тася позвала его как женщина, которая истосковалась по любви своего мужчины? Нет, она позвала его как защитника, как друга… Ведь с таким же успехом она могла кого угодно другого позвать, просто под рукой никого не оказалось, вот и позвала Шульгина.
И этим обидела его снова. Он не приходит. Он не придет.
Как же нелепо все сложилось!
Тася в сердцах выключила пылесос и вдруг услышала за спиной насмешливый голос:
– А почему в моей рубашке?
Резко обернулась.
Дементий! Откуда он взялся? Тася не слышала, как открылась дверь: пылесос так шумел…
Она покраснела, точно изобличенная преступница.
Эту рубашку она надела по той же причине, по которой не наводила порядок в квартире!
И долго он стоит тут, наблюдая за ней, за выражением ее невеселого лица? Что увидел, что успел понять?
– Ну, ты ее все равно почти не носишь, – ответила Тася растерянно.
Дементий улыбнулся, и у Таси нервно стукнуло сердце.
– Три месяца и двадцать девять дней ждал я твоего приглашения, Тася, – проговорил Шульгин. – И что? Ничего. Наконец-то ты позвала – и я пришел.
