Наконец она сдалась, но только когда потеряла сознание. Потом, насытившись вволю, уснул и Родион.
Блаженным сном удовлетворенного мужчины.
Уснул – как провалился!
Разбудили его рассветные лучи солнца, бившие в окно.
Повел рукой по кровати – пусто.
Подхватился:
– Лиля?
Может, к дочке пошла? Нет, слишком рано… Девочка еще спит, конечно. В доме тишина.
На полу валялись клочки от розового халатика, в котором вечером была Лиля.
При взгляде на них Родиону стало не по себе. Куда она подевалась?
Вышел в коридор, обошел все комнаты на втором этаже.
Внизу, под лестницей, показалась Римма:
– Родион Петрович, здесь ее нет, я проверила. И двери все изнутри заперты.
Ишь, смышленая баба! Не зря ему показалось, что на надзирательницу смахивает.
Да ладно, черт с ней! Где Лиля, он же все уже обошел?!
Нет, вот еще одна дверь…
Эта дверь ведет в мансарду. Родион вспомнил: когда он только сюда перебрался и Лиля показывала ему дом, она рассказывала о какой-то фее, о призраке женщины, которая там в этой мансарде повесилась. Родион, конечно, только посмеялся. Ему хотелось войти, посмотреть, что там и как, однако он не смог открыть дверь. Лиля на полном серьезе сказала, что фея его не пускает. И легко толкнула дверь. Та открылась…
Ну и ничего там особенного не оказалось: пылища, мусор да паутина. Родион снова посмеялся над девчоночьими бреднями и вышел вслед за Лилей. На пороге, помнилось, оглянулся – и в глаз бросилась низкая потолочная балка. Подставь стул – и окажешься прямо под ней. Наверное, тут и повесилась та самая «фея».
Потом он про все это и думать забыл, конечно: такие события в собственной жизни развернулись, что не до старых баек стало! Но сейчас вдруг так заныло сердце, когда встал перед этой низкой дверью…
Толкнул ее что было сил. Ворвался…
Лиля с петлей на шее стояла на табурете прямо под низко нависшей балкой. Она шагнула с табурета как раз в то мгновение, когда Родион открыл дверь.
* * *
Тася сидела во дворе больницы. Люди в больничных пижамах медленно проходили мимо. У всех были странные взгляды: казалось, эти люди смотрят внутрь себя. Окружающего для них как бы не существовало. Они жили в каком-то своем мире. Может быть, там им было лучше, спокойней…
А может быть, Тасе это просто казалось. Может быть, ей казалось так потому, что это была не простая больница, а психиатрическая лечебница. А там, в одной из палат, находилась сейчас Лиля.
Она лежала на топчане, привязанная ремнями. Никого не узнавала, ничего не понимала. Она день и ночь кричала: «Не трогайте меня! Отпустите! Не хочу!» Лиля тоже жила в каком-то своем мире, но это был мир насилия, ужаса и горя, и лучше, спокойней ей там не было и быть не могло. Успокаивалась она только после укола.
И хотя главврач непрестанно уверял Тасю, что Лиле гораздо лучше, что все пройдет, потому что все проходит рано или поздно, Тася не верила ни одному его слову. Ей было страшно… так страшно! Неужели суждено потерять дочь? Лиля не умрет, она крепкая, здоровая, но разве безумие – не та же смерть?
Наверное, надо уйти. В палату ее все равно не пустят. А Дементий ждет…
Она еще ничего не рассказывала ему о том, что случилось. Жалела, берегла… Но сейчас поняла, что больше не может, что надо разделить с кем-то эту тяжесть и эту боль.
Господи, спасибо, что ты оставил хоть это утешение – любовь мужа! Спасибо, что есть человек, который обнимет и скажет ласково: «Все будет хорошо…» Как же это нужно, чтобы рядом постоянно был кто-то, кто может сказать: «Все будет хорошо!..»
Постоянно был кто-то рядом… Да нет, Дементий в больнице, только поэтому они и видятся каждый день. Однако между ними и слова не произнесено о том, что будет, когда его выпишут!
Уедет он в общежитие – или где он там живет, вернется домой? Они останутся друзьями и соседями, как раньше, или?..
Во двор ворвалась «Волга» – светлая «Волга».
Тася вздрогнула – это Михаил приехал.
Ну надо же! Сюда, кроме «Скорой», никого не пускают. Да разве правила, которые существуют для обычных людей, писаны про него?!
Это же Говоров! Всевластный Говоров!
Зря Тася не ушла сразу… Не хочется его видеть! Все из-за него!
Она поднялась с лавочки и быстро зашагала к воротам, но Михаил догнал, схватил за руку:
– Тася, подожди! Что происходит? Я только прилетел, а здесь такое… Ты мне можешь объяснить, что происходит?!
Она снова опустилась на лавочку:
– Миша, пожалуйста, успокойся и сядь.
– Да какой тут успокойся? – заорал он так, что какой-то несчастный в полосатой пижаме с ужасом шарахнулся от него и бросился в здание. – Лилька в больнице!
– Миша, сядь! – сквозь зубы приказала Тася.
Ледяной голос, ледяной взгляд, ледяное лицо – все это отрезвило Говорова. Он послушно сел рядом.
Тася с трудом пыталась справиться с собой. Наконец смогла заговорить:
– Ты привык всеми управлять. Люди для тебя кто – марионетки? Захотел – женил, захотел – развел?
Говоров тяжело дышал, косился враждебно, однако молчал.
– Захотел – снял с поезда – и под домашний арест? Вот результат, Миша!
Надо же… она, значит, знает, как он однажды догонял Лильку, которая уехала было к этому своему Сереге на целину? Догнал и запер на две недели в комнате.
Почему-то Говорова очень удивило, что Тася об этом знает!
А что? Разве он неправильно тогда поступил?! Он ее спас тогда от Сергея! Спас, чтобы…
Спас, чтобы она теперь оказалась в психбольнице?!
Говоров упрямо мотнул головой. А вот послушалась бы его в свое время, не рвалась бы так за этого своего Камышева – и не было бы ничего! Но нет! Отец пустое говорит! Отец мешает!
И вот вам!
Он разъярился снова, хотел ответить зло, хлестко – но неожиданно для себя промолвил тихо:
– Ну, может, конечно, я и перегнул палку…
Тася взглянула на Михаила как-то странно, с каким-то новым, не виданным прежде выражением… Не сразу Говоров сообразил: да ведь она с ненавистью смотрит! Тася на него смотрит с ненавистью!
– Перегнул палку? – повторила тихо. – Твоя дочь в психушке, вникни!
Тася осеклась, и Говоров понял: только потому, что милосердна, она не вынесла справедливый приговор: «И это ты ее довел!»
Да ну, нет, это не так!
Тася резко встала, Говоров тоже вскочил, загородил ей дорогу, с мольбой заглянул в глаза и заговорил:
