– Тася, ну погоди! Это нервный срыв! Вылечат… Я распоряжусь! Лучших врачей из Москвы пришлют! Все будет хорошо, Тася!
Она покачала головой:
– Хорошо уже не будет. Миша, Миша… Она тебе этого никогда не простит! И я не прощу.
И пошла прочь.
Вот он, приговор!
– Тася… – прошептал Говоров почти жалобно.
Тася обернулась – и Говоров понял, что приговор произнесен не до конца, потому что Тася напоследок добавила:
– Не ходи к ней! Ей вредно тебя видеть!
Говоров молчал, только галстук на шее растянул. Душно что-то стало…
А Тася сразу отправилась в больницу к Шульгину. Рассказать о Лиле.
Он был так потрясен, что Тася испугалась, как бы мужу не стало плохо. И, сидя рядом, тихо плакала от жалости к дочери и от страха за него.
Однако вскоре возмущение взяло верх и помогло Шульгину справиться с собой.
– Ну, Миха… – тяжело выдохнул он. – Со своим самодурством…
Повернулся к плачущей жене и с нежностью произнес:
– Тася, успокойся. Я вернусь – и возьму вас под свою защиту.
Она растерянно моргнула:
– Ты вернешься?.. Вернешься домой?
Шульгин кивнул.
– А как же эта твоя… коллега? – настороженно спросила Тася, боясь радоваться, боясь поверить.
– Да какая, на хрен, коллега?! – чуть ли не закричал Шульгин. – Такие коллеги только и существуют, чтобы яблоки резать! – Посмотрел Тасе в глаза и произнес: – Для меня в этом мире есть только одна женщина – это ты! Всегда была и будешь!
Тася чуть ли не хмурилась, слушая это – так она боялась показать ему, как счастлива! Боялась показать, как много значат эти слова, как она ждала их!
– Смотри, Шульгин, а то у меня тоже могут быть коллеги… – заговорила Тася. – Мужчины…
И тут же поняла, что не то говорит, что чушь несет! Только три слова были нужны сейчас. Только три слова могли все исправить между ними… И эти три слова следовало наконец сказать.
Ей самой сказать!
– Я тебя люблю, – сказала Тася.
Шульгин смотрел недоверчиво, потом хрипло выговорил:
– Ну, наконец… Дождался… После пяти лет брака! Все-таки сказала…
Тася кивнула и придвинулась к нему.
Говорить больше было не о чем и делать нечего – только целоваться.
Они и целовались, как ошалелые, а потом Тася слегка отстранилась:
– Подожди, у меня кое-что есть.
Порывшись в сумке, нашла кольцо – то самое обручальное кольцо, которое он оставил на столе, уходя.
– Ну что, – проговорил Шульгин, – и в горе, и в радости? До самой смерти, да?
Тася молча кивнула и надела кольцо ему на палец.
– Надо же, – смешно удивился Шульгин, – как тут и было!
И сказал решительно:
– Все, я хочу домой. Хочу домой! – Заорал: – Сестра! Я выписываюсь!
Потом посмотрел на Тасю – и снова принялся целовать ее жадно, как голодный или умирающий от жажды.
Ну да, пять лет голодал и от жажды умирал…
* * *
Михаил Иванович был изумлен, когда к нему вдруг нагрянул Шульгин. Говоров был уверен: Тася так настропалит мужа, что тот и носа к старинному другу больше не покажет! Нет… Приехал без предупреждения, в субботу.
Похудевший, в светлом костюме, с портфельчиком в руке… Опирается на палку, идет с трудом, но довольно твердо.
Зачем приехал? Может, пожалел?
Да ладно, неважно! Да хоть и пожалел! Главное – приехал. Может, и про Тасю хоть что-то скажет.
А главное, хоть еще один человек в доме. Рядом с Родионом и с этой… Риммой, Говорову почему-то было не по себе. Родион как убитый сидит, Римма Кирой занята. А ведь это же они Лильку так без него уделали! Конечно, выполняли его приказ, но все же… Вот кто палку перегнул! А Тася во всем его бранит…
– А ты держишься молодцом… – шагнув навстречу Шульгину, произнес Говоров – и признался от всей души: – Ты даже не представляешь, Дементий, как я рад тебя видеть!
– Так уж и рад, – недоверчиво покосился тот.
– Как говорит мой сын, – усмехнулся Михаил Иванович, немного устыдившись своего порыва, – если тезисно, то будет с кем сыграть партейку в шахматы! А вечером в баньке попаримся.
– А рюмочку нальешь?
– Ну а как же! – широко улыбнулся Говоров.
– Глобальная программа, – покачал головой Шульгин. – Только я к тебе на минуточку.
– Ну… – огорчился Михаил Иванович.
– Сам работой завалил. Так что не до шахмат. Дело у меня есть к тебе одно.
Только сейчас Говоров обратил внимание, насколько серьезен и сдержан его друг.
– Дело-дело, чтоб оно сгорело! – махнул рукой Говоров. – Да ладно, Дементий, пойдем, как говорится, ближе к нашим баранам!
Он балагурил, чуя что-то недоброе. Неужто и Дементий приехал его бранить за Лильку и говорить, что все люди для него – марионетки?..
Подошли к столу, Шульгин открыл портфель.
– А я-то надеялся в баньке попариться, – снова начал заманивать Михаил Иванович. – Тебе как, Дементий, после больницы-то можно?
– Мне, Миха, теперь все можно! – весело ответил тот и брякнул на стол какой-то увесистый сверток. Снял бумагу – и Говоров увидел сначала большой белый носовой платок, а потом – то, что он прикрывал.
И словно снова увидел, как Полищук достает из кармана платок и осторожно прихватывает им пистолет, из которого Говоров только что убил доносчика Трухманова…
Развернул платок.
– Узнал? – спросил Шульгин. – Тот самый…
Говоров вытащил обойму:
– Патрона одного нет… – И воскликнул потрясенно: – Да как же он тебе его отдал?!
– Попросил хорошо, – загадочно ответил Шульгин.
– Дементий… – пробормотал Михаил Иванович, – друже ты мой единственный…
Они обнялись, однако Шульгин тотчас отстранился:
– Теперь я тебе ничего не должен. В расчете.
В расчете? Говоров смотрел недоумевающе. Да разве он… да разве он когда-нибудь считался? Разве давал понять Шульгину, что тот ему должен?! Да он же…
– Держись подальше от моей жены, – спокойно сказал Шульгин.
Говоров молча кивнул.
Шульгин взял со стола портфель – и ушел, сильно хромая. А Михаил Иванович так и стоял с пистолетом в руке и смотрел ему вслед.
* * *
Лиля возвращалась домой уже осенью. Листья облетели, на обочинах шелестела сухая пожелтевшая трава, небо было серым, и только зелень елей смягчала унылую безотрадность позднеоктябрьского дня.
