Катя кинулась на диван и закрыла глаза.
Лиля ушла от Германа на рассвете. Он еще спал. Она поцеловала его голое плечо, потом с улыбкой посмотрела на карандашный портрет какой-то очень красивой женщины, висевший на стене. «Неужели это я? Какая счастливая!»
Это ощущение счастья не покидало ее всю дорогу до дома.
Было тихо. Похоже, все еще спят. Значит, можно проскользнуть к себе в комнату и избежать встречи с Родионом и его разъяренных расспросов.
Хотя теперь ей еще больше наплевать и на его ярость, и на его расспросы!
Лиля вошла в гостиную – и замерла: на диване, свернувшись под пледом, спала какая-то девочка лет пятнадцати.
Что бы это значило?! Может быть, какая-нибудь родственница Риммы?..
Впрочем, она слишком устала для того, чтобы даже попытаться сейчас что-нибудь понять. Да и меньше всего хотелось бы, чтобы сейчас выглянул из своей комнаты Родион и устроил выяснение отношений. Спать хочется!
Лиля на цыпочках поднялась по лестнице. Катя сквозь ресницы следила за ней, а когда наверху тихо закрылась дверь, снова села и принялась за виноград.
Значит, это она… та самая… разлучница…
Ну, Катька ей устроит веселую жизнь!
* * *
Спала Лиля плохо и уехала на работу очень рано. Интересно, сколько любовников, которые впервые уступили взаимной страсти, наутро размышляют, как себя вести?..
Она не представляла, как посмотрит в глаза Герману, она судила себя за каждое слово, которое сказала ему, – однако не могла сдержать счастливой улыбки при воспоминании о том, что между ними произошло.
Однако все сомнения развеялись, когда Герман вдруг вошел в ее кабинет, держа маленький аквариум с необыкновенно красивой золотой рыбкой.
– Между прочим, его тоже зовут Герман, – торжественно объявил он. – Познакомьтесь!
И, усевшись рядом с Лилей на тот же стул, пылко поцеловал ее в шею.
Все ее сомнения и угрызения совести вмиг нахлынули вновь!
– Герман, подожди… – Лиля вскочила. – Понимаешь, то, что произошло между нами, – для меня это совершенно несвойственно! Можно даже сказать – дико! В моей жизни был только один мужчина – мой муж.
Герман смотрел с затаенной улыбкой:
– Но ты же его не любишь…
– Нет. Но когда-то любила.
– А со мной? – жадно спросил Герман. – Что ты со мной испытала? Ведь тебе же было хорошо.
Лиля смотрела на него и чувствовала такую нежность к этому немолодому, дерзкому человеку, что слезы подступали к глазам.
Осторожно коснулась его черных седеющих кудрей.
– Я словно проснулась после долгого сна, – призналась она тихо. – Как будто мир вокруг стал другим.
– И я как будто заново родился! – сказал Герман и резко встал. – Я жить хочу, творить, играть хочу! Знаешь. Я принесу тебе новую пьесу. Автор замечательный! Ты его не знаешь. Фамилия его Морозов.
– Я знала когда-то одного Морозова, – слабо улыбнулась Лиля. – Сергея. Он жил у нас по соседству.
– А этого тоже зовут Сергей! – засмеялся Арефьев. – Вот так! Что ни рожа, то Сирожа!
Вдруг резко прижал ее к себе:
– Лиля… Я скучал без тебя.
– Не здесь! – Она испуганно отстранилась. – К тому же мне надо бежать. В управление культуры. Проводи меня, пожалуйста, до машины… Герман, – Лиля с порога обернулась к рыбке, – не скучай тут без меня, я скоро!
Около машины Арефьев приобнял ее за плечи, попытался поцеловать, но Лиля мягко отстранилась с обещающей, нежной и в то же время смущенной улыбкой – и уехала.
Герман смотрел вслед взглядом собственника – голодным мужским взглядом.
Они и не заметили, что за ними наблюдает высокий молодой человек с папкой в руках.
В папке лежала его пьеса, которую он нес завлиту театра.
Это был тот самый драматург, пьесу которого так хвалил Герман Арефьев. Тот самый, который «жил у нас по соседству», как сказала о нем Лиля.
Тот самый Сергей Морозов…
Он все видел. И все понял.
Подошел к Арефьеву.
– О! Серега! – фамильярно воскликнул тот.
– Что у тебя с ней? – спросил Сергей.
– Что? – ухмыльнулся Арефьев. – А тебе что за дело? Может, я в нее влюблен? – произнес он шутовски, и Сергей еле сдержался, чтобы не впечатать кулак в эту шутовскую физиономию.
Он знал Германа еще по Москве и считал его в самом деле талантливым, даже блестящим актером, однако его всегда раздражало, что актерство для Арефьева не профессия, так сказать, а образ жизни. Герман Арефьев играл всегда, везде, каждое его слово, каждый поступок были игрой, он играл ложь и правду, искренность и игру… Он все играл! Сергею казалось, что его жесты и мимика, уместные и впечатляющие на сцене, в жизни выглядят безумно пошлыми и неестественными. Его всегда смешили женщины, которые увивались за Арефьевым, видя благородного и романтичного храбреца в пошляке и неврастенике. И вот теперь он видит Лилю… Лилю в его объятиях, Лилю с этой странной улыбкой, которой улыбается женщина лишь тому мужчине, которому она принадлежала!
Она принадлежала этому актеришке?!
Десять лет, минувших после того дня, как примчался к ней в загс и понял, что потерял ее навеки, Сергей Морозов старался забыть Лилю. Не мог – но, несмотря на все свои страдания, решил не вмешиваться в ее жизнь.
Она сама выбрала себе такую жизнь – в которой на нашлось места ему. И вот теперь, увидев, как влюбленно она улыбается этому талантливому пошляку, он потерял голову.
– А как же муж? – спросил, едва сдерживая ярость. – Она же замужем.
– Ну да, – небрежно пожал плечами Герман, – есть у нее какой-то муж. Комсомолец! Но мы ему ничего не скажем.
Этот хохоток, эти слова, которыми Герман как бы делал Сергея участником пошлой интрижки, окончательно взбесили его. Сергей вцепился в шарф Германа, подтянул его к себе, не находя слов и мечтая дать волю кулакам.
– Пусти, Морозов! Охренел совсем! – Герман решительно вырвался.
Пошел было прочь, потом вдруг вернулся с озадаченным лицом, взял у Сергея папку, изумленно взглянул на его фамилию, потом на ожесточенное лицо, страдающие глаза…
– Погоди-ка! – воскликнул Арефьев. – Да ты – тот самый Морозов! Тот самый, о котором она мне говорила?! Это ты?!
– Правда? – процедил Сергей. – И что говорила?
– Ничего! – хохотнул Арефьев. – Она говорила, что ты просто ее сосед!
– Сосед, – кивнул Сергей. – И что, у тебя с ней серьезно или так? Очередная интрижка?
Он сам не знал, зачем спрашивает, зачем бередит рану.
– Слушай, Сережа, – спокойно сказал Арефьев. – Если бы не Лиля, меня бы уже на свете не было. Понял? Ну и, как бы то ни было, она завлит нашего театра, так что считай, что тебя, Серж Морозов, в нашем театре уже поставили.
