– Чего тебе надо, волхв?
– Чтобы она возвратилась обратно к своему отцу, в Сарьярь, – спокойно отозвался Наволод.
Вагнара моргнула ресницами, стыдливо краснея, развернулась и припустилась к крыльцу, пробежала по порогу, скрылась за дверью, как и не стояла тут перед Данияром и не улыбалась ему только что.
Стиснув до скрежета зубы, Данияр повернулся к волхву.
– Напрасно ты обижаешь её. Вагнара невинна и чиста.
– Одумайся, а как же Радмила? Ты же дал обещание, – прошептал Наволод, настаивая на своём.
– Не сквернословь, Наволод, знай своё дело. А Радмила – моя забота, я разберусь, – сказал он и поднёс к губам чару, что вручила ему Вагнара. Опрокинул, осушив до дна сладкую сурью. Вытерев рукавом уста, Данияр зло бросил посудину наземь и, поглядев на волхва с высоты своего роста, развернулся, зашагал к порогу вслед за княженкой.
Он одним махом миновал длинную лестницу, погрузился во тьму коридоров, заглядывая в закутки и клети, пока не услышал тихие всхлипы в своей опочивальне. Когда Данияр шагнул в полумрак своего чертога, освещённого только тусклой искрой лучины, то увидел девицу. Вагнара сидела на тесовой кровати, пряча лицо в ладонях. Данияр медленно подошёл, опустился рядом. Вагнара перестала всхлипывать, отняла ладони от лица, выпрямилась и, избегая взгляда княжича, посмотрела в низкое окно.
– Он больше не посмеет говорить так с тобой.
Вагнара промолчала.
– Прости его.
Она резко обернулась.
– Простить? Я же стараюсь как лучше. Но тебе я только для забавы. Попользуешься мной и бросишь. Уж и народ смеётся надо мной, шепчутся, смотрят косо. Вот и Наволод высказал… Коли венчаешься с Радмилой, я покину твой порог, – всхлипнула Вагнара, вытирая со щеки слезу.
Данияр выдохнул.
– Нет, не позволю… – сказал он, обращая на Вагнару тягучий взгляд, всматриваясь в её сверкающие глаза, напоминавшие ему драгоценные каменья.
Княжич опустил глаза, осторожно коснулся её длинных пальцев. Разрываясь на части, думал, как теперь поступить. Он пообещал волхвам взять Радмилу, но и позволить уйти Вагнаре не мог, не мыслил жизни без неё. Он хотел её, желал, и в паху ломило от боли.
– Ты останешься здесь. Даже если бы ты сама захотела уйти, я бы тебя не отпустил.
Вагнара застыла. Тогда Данияр, сжав горячие её пальцы, поднёс их к губам и, развернув руку, поцеловал в середину ладони. Сразу не выпустил, вдохнул одурманивающий запах её кожи, подался вперёд, ведомый сумасшедшей силой, одурманенный желанием взять её прямо тут, немедля.
Вагнара не отняла руки и не отстранилась, тогда он склонился, приблизившись к лицу её. Губы Вагнары были цвета спелой земляники и пахли так же сладко. Княженка быстро облизала их языком, опустила ресницы и отвернулась.
– Нет, княжич. Больно ты торопишься, я пока не невеста тебе.
Она отстранилась. Позволить, чтобы Вагнара ушла, он просто не мыслил. Без неё пропадёт. Вагнара – единственная девица, которая могла ныне утешить его душу, заживить раны, успокоить. Только в ней он видел жизнь и радость.
«Нет, не отпущу. Ни за что!»
В глазах неожиданно потемнело, а свет лучины померк. Пол же покачнулся, силясь опрокинуть княжича наземь. Он зажмурился.
Вагнара, заметив неладное, спешно поднялась, отряхнула платье, разгладила складки, откинула косу за спину и, поглядев свысока остро, сказала:
– Отдыхай, Данияр, сегодня у тебя был тяжёлый день.
И как только сказала она это, он почувствовал, что его знобит и уже давно, а лоб, шея и спина взмокли. Мутный осадок отвращения к самому себе поднялся из глубины его естества.
Вагнара ушла, Данияр даже не заметил, как. Стены поплыли, а сознание стало проваливаться, как рыхлый снег. Более княжич уже не мог держать себя и, завалившись набок, распластался на постели, закрыл глаза. Перед внутренним взором поплыли смутные, неясные образы, сменяясь один за другим. Вот он слышит смех отца, видит помрачневшего Марибора. Целует жаркие губы Вагнары, а суровый взгляд волхва пронизывает его, толкая в пучину опаляющей ярости. Данияр перестал понимать, где он и что с ним происходит. Больше не в силах различать Явь, он провалился в тягучую темноту небытия.
Глава 4. Доловск
Кмети обходились с Зариславой осторожно, будто сопровождают особу знатную. На привалы и ночёвки останавливались, костры разводили, даже палатку ставили для неё. Шуточками не дразнили и лишними разговорами да болтовнёй не занимали попусту, не докучали. Видно, строго приказала Радмила довести ялыньскую травницу, чтобы ни одна жалоба не выскользнула из её уст. И всё равно неловко было одной в дороге да с двумя крепкими мужами. Но деваться Зариславе было некуда, она простая травница, у которой нет своих людей да служанок.
Два светлых дня небольшой отряд из троих всадников тянулся через пролески да лужки, часто перемежавшиеся с махровыми ельниками и молодыми березняками. Дорога всё дальше уводила от Ялыньской глуши, и всё крепче сжимала сердце тоска по дому. Впрочем, Зарислава утешала себя тем, что скоро вернётся.
За всё время путникам так и не встретилась ни одна деревенька: глухомань кругом да дремучесть. Нынче Купало парил сильно, и воинов с каменной волей изнуряла жара. Истекавшие потом, они утомлённо покачивались в сёдлах, отмахиваясь от надоедливой мошки да стрекоз. Интересно и в диковину было наблюдать травнице за ними. Ялыньские же молодцы только на игрищах силу свою проявляли да на земле за плугом, меч никто из них и не держал толком. Да и кузнец из оружия ковал подковы да серпы с ножами, более ничего. Сильные и крепкие кмети, верно служащие своему князю, внушали доверие и, что удивило травницу больше всего, уважение.
Зарислава привыкла к жаре и пеклу, вот и волосы от того ещё белее стали, выгорели. Когда же всадники ныряли в прохладу леса, здесь поджидала иная напасть – комары кусачие да крупные овода. Почему-то насекомые травницу не трогали, а всё норовили сесть на спины воинов. А Зариславу духи принимали, вот и оберегали.
Травница спокойно вглядывалась в буйную зелень, вслушиваясь, как отовсюду трещат лесные птахи, гудят кукушки. Запахи древесных смол разных пород сливались воедино, создавая тягучий аромат, от которого так и дурела голова. Но стоило снова выйти из чащобы на прогалину, как тут же окутывали иные запахи, цветочные, липовые.
К вечеру же третьего дня вышли на пойму голубой излучины, заросшую виклиной
11 да купинами вереса. После купальской ночи теперь только твердеть стебли будут, да сок —уходить.
Купало-солнце уже давно закатился за лес, и потухший в сумраке небосвод окрасился в зелёный цвет, который плавно переходил в синие глубины. По земле завеяло вечерним холодком.
У самой кромки берега лес расступился, и Зариславе отрылись бревенчатые стены обширного городища. О травах и наступающей на пятки ночи она и мыслить забыла.
