Данияр выглядел великолепно, впрочем, как и в день знакомства с ним. Марибор же держался рядом, бледный, но невыносимо красивый. Из всех родственников он был самым близким, а после него – воевода Вятшеслав и Заруба. Сейчас и не скажешь, что Марибор люто ненавидит наследника Горислава. Теперь Ведогора и Вячеслав с чистым сердцем отпустят дочку вить своё гнёздышко.
Обряд закончился, когда день перевалил за середину. Гости потянулись на широкий двор, рассаживаясь за столы, переговаривались, наполняя воздух сплошным гудением. Приглашённые на княжеский пир смеялись, шутили, ели, плеская в кубках брагу над расставленными лотками, полными фазанов, уток, щук. Гомон поднялся такой, что Зарислава не слышала собственной речи. К тому же играли кудесы на жалейках и гуслях. Визжали бабы, решившие завести игрища прямо у костра. Такая кутерьма застала врасплох травницу, и та, как могла, пыталась держаться. Но обмануть себя не получалось, Зарислава мрачнела, подавляя накатывающее отчаяние. Наверное, взгляд у неё был пустым и отчуждённым, потому как никто не пытался заговорить с ней, даже Рогнеда, что сидела по левую руку. Происходящее вокруг не волновало, не трогало сердце радостью. Впрочем, день не задался с самого утра.
Зарислава просидела истуканом, не вставая, пребывая в молчании едва ли не всё пиршество. А ближе к вечеру невеста к всеобщему задору пропала. И поднявшейся князь Данияр, зорко оглядев двор, вышел из-за стола, отправился на поиски своей наречённой. Его тут же спровадили откровенными прибаутками и громкими напутственными речами, от которых Зарислава краснела до корней волос. И взгляд ненароком наскакивал на ледяные озёра. Тогда, задыхаясь, она робко отводила взор от Марибора.
Когда народ поутих, поёрзав на лавке, как будто сидела на кусте крапивы, травница задумалась, куда себя деть. Марибор был так близко, но, похоже, она интересовала его не больше, чем бревно в частоколе, и от этого делалось невыносимо больно. Ко всему вспоминались язвительные слова Доляны.
«… говорю, что есть. Как и Вагнару, поимеет и выкинет».
Противоречивые мысли разрывали на части. Травница не сразу заметила, что после того, как молодые покинули стол, гости значительно приободрились. Добрый пир, оказалось, только вступал в силу. Веселее грянули кудесы, терзая шибче струны гуслей. Пуще заплескалась в чарах крепкая медовуха, громче стали слышны выкрики чьей-то начавшийся брани, а там и песни, затянутые гостями с разных концов столов. Какая же свадьба без крепкого спора? Тут же бородатые мужи, закатывая рукава, оголяя кулаки весом с пудовый молот, скопились в середине двора, устраивая поочерёдно борьбу с огромным, размером с тура медведем. Зачинали поединки на ристалище отроки. Девицы занимали себя иными забавами – под темнеющим небосклоном собирали хороводы, визжали, коли попадали в объятия раскрепостившихся молодцев, и уже вместе прыгали через костры.
Вглядываясь в счастливые, ничем не обременённые лица, Зарислава решила покинуть общий праздник. Но стоило ей подняться со своего места, на руку легла чья-то горячая, тяжелая ладонь. Вскинув взгляд, Зарислава столкнулась с серыми насмешливыми глазами Пребрана. Так и оборвалось всё внутри.
– Куда спешишь?
Зарислава только руку выдернула. Покосилась в сторону Князя Вячеслава, которого окружали воеводы и старцы. Он распивал братину с мужами, о чём-то толковал, казалось, не обращал внимания на празднество вокруг. В сторону Марибора травница не осмелилась взглянуть, ощущая, как в груди разливается холод. Но не удержалась. К удивлению, а затем и разочарованию, княжича на месте не обнаружила. Ушёл. Зарислава вспыхнула, обида сжала горло, обожгла ядом.
– Ты грустная и одна, – напомнил о себе Пребран.
Повеселевшие серые с золотистыми прожилками глаза княжича при свете костров искрились ошалело и буйно, на губах играла лёгкая улыбка. Сковала неловкость, напомнив, что эти самые губы целовали её, и Зарислава всё бы отдала, лишь бы не вспоминать этого, забыть, как никогда и не было. Братец Радмилы в бурой рубахе, расшитой зелёной нитью у горла, привлекал всё женское внимание. Светлые волосы только оттеняли его высеченное будто из бронзы лицо. Расслабленный и одурманенный мёдом, он совсем походил на отрока, изволившего пуститься с головой в сумасбродную затею. Вот и сейчас казалось, что умыслил хитрость. Только теперь Зарислава не попадётся на его уловку, да и на душе было скверно, не до забав. К тому же скребла вина, что Верна за стенами детинца, страдает. Где она теперь? Пребран даже и не справился о ней. Забыл быстро, будто и не знался с челядинкой никогда.
– Оставь меня, – сказала Зарислава, как ножом полоснула.
Взгляд Пребрана потемнел, искры мгновенно погасли, он плотно сжал губы, преобразился до неузнаваемости. Повеяло угрозой, совсем как тогда, бешено заплясало неукротимое безумие в его глазах, но на этот раз не испугало, а только пуще разъярило нахлынувшую досаду. Зарислава холодно выдержала его давящий взгляд.
– Ну и езжай в свою деревню, – огрызнулся он и зашагал через площадку, с остервенением расталкивая людей.
Вдруг неожиданно остановился и сгрёб в охапку рыжеволосую Миру, грубо и настырно прижался к её губам, но челядинка не взбунтовалась, напротив, приластилась, захихикала.
Зарислава дальше уже не смотрела, отвернулась, подавляя накатившее отвращение. И какой злой дух ворвался в него?
– Женю его этой же осенью, на равноденствие! – князь Вячеслав громыхнул гневно кубком по столу, что золотое питьё расплескалось, омочив его руки и перстни на пальцах. Сказал он так громко, что его слова были слышны многим, иные даже оглянулись.
Воевода погладил бороду, ухмыльнулся только. Бойко отщипнул мякоть рыбицы, кинул в рот.
– Совесть совсем потерял, охальник, – продолжал яриться князь, скрежеща зубами, потом отвёл орлиный взор от затылка сына.
– На ком женишь? – поинтересовался Бойко, пережёвывая снедь.
– Есть у меня на примете невеста одна из Лути. Как раз породниться мне нужно с князем земли той.
– Так ж дочку он сватал многим, никто не берёт, говорят, неказистая, да ум с горошину. Ты не горячись, подумай, – отозвался один из старейшин.
– Пребрану её ум не нужен, коли с холопками водится, счёт потеряв, беспутник! Одурел совсем. Я его проучу, – шелестел голос Вячеслава. – Срамит только. Вот и пущай получает суженую. Терпению учится и смирению. Надоел.
Больше не в силах вынести давление, Зарислава быстрым шагом пошла со двора, мимо столов, вырвалась из шумной толпы, побежала по деревянному настилу к воротам, покинув детинец. А когда очнулась, поняла, что забрела на капище, выстроенное под открытым небом среди дружинных и хозяйских изб. Здесь было сумрачно и тесно, но вместе с тем ощущалась защита покровителей. Стоило бы уйти, ведь сюда мог забрести кто угодно, а попадаться на глаза в таком рассеянном виде не хотелось. Но Зарислава от чего-то не сделала и шагу назад. Ребристые стены построек отвечали безмолвием, внушали защиту. Сюда уже никто не явится.
Тишина спеленала воздух, и только изредка доносились приглушённые возгласы и смех с княжьего двора, да трещали горевшие ветки на краде – кто-то и здесь недавно подносил требы. Зарислава ахнула, когда различила в сполохах костра женский лик Богини Сва, хранящей здесь мир и покой. Средь дымных занавесей меркнущего заката просачивался тонкой желтоватой полоской нарождающийся месяц.
