Белёсый льдистый туман заклубился, ринулся в лес, растворяясь в густых тенях. Зарислава не знала, сколько прошло времени, пока она глядела на сражённых невиданной силой убивцев. Вздрогнула, сбрасывая оцепенение, огляделась, сознавая, что сидит на влажной земле раздетая. На груди темнели кровоподтёки и синяки, глубокие царапины, на плечо вовсе страшно глянуть: из рваного рубца всё ещё сочилась кровь. Она с отвращением поглядела на мёртвых насильников – стоило убраться, покуда не пришли другие.
От платья остались только лоскуты, но иного у Зариславы и не было, всё осталось там, на поле брани. Прикрывшись тряпьём, накинув плащ, который один остался целым, Зарислава поднялась и пошла прочь сквозь чёрный лес, стирая с лица кровь и слёзы.
Она не понимала, в какую сторону шла, но главное теперь – не останавливаться. Лес объяла ночная тишина, тянуло запахом топей, и туман уже собирался в низинах – его было видно хорошо там, где деревья редели. Небо непроглядно и по-прежнему затянуто тучами, не видно ни месяца, ни звёзд. Зарислава всё ещё слышала стоны боли павших кметей, чувствовала прикосновения грязных грубых рук степняков, её било ознобом и охватывало дикое омерзение. Всё пыталась понять – ночь только наступала, или же близился рассвет. Мысли утопали в вязком болоте сознания. Утомлённое тело изнывало, плохо подчинялось, взывало остановиться и передохнуть. Потрясение не отпускало Зариславу, вынуждая время от времени забывать об усталости. Она проваливалась в пустоту.
Травница часто оглядывалась, убеждаясь, что за ней никто не следует. Пройдя две дюжины вёрст, снова услышала шорохи, закаменела, вглядываясь в неподвижную буйную листву деревьев и кустарников. Шелест пронёсся прямо возле уха, меткая стрела вырвалась из чащи быстрее, чем Зарислава поняла, что за ней погоня. Другая стрела чиркнула по бедру, мгновенно ногу обожгло ядом, занемела. Девица содрогнулась и, развернувшись, бегом бросилась прочь. Видимо, соплеменники нашли убитых братьев и пустились по следу, наверное, для того, чтобы отомстить.
Зарислава бежала, с трудом разбирая дорогу. Уставшая, измотанная и раненая, она лишилась всяких чувств, только одно было в голове – оказаться как можно скорее в безопасности. Дорог здесь не было совсем, даже тропок животных – сплошные заросли, в которых Зарислава путалась, спотыкаясь, и вновь устремлялась прочь.
Стрелы перестали настигать её, но призрачной казалась удача, что смогла скоро и легко оторваться от преследователей. Зарислава не останавливалась. Казалось, что всё, бежать больше не может: осколками застряло в груди дыхание, того и гляди, замертво упадёт на землю, но она неслась, не чувствуя ног. Не различив в темноте крутого склона, зацепившись ногой о колдобину, травница рухнула в пропасть. Всё закружилось. Она кубарем катилась вниз, сбивая и счёсывая бока, ударяясь бедром о камни. Последней вспышкой сознания стало то, что это конец. Распласталась она в низине оврага уже без чувств.
Глава 19. Тьма прошлого
Марибор в молчании шагал по мягкой влажной земле подле волхва, слушая, как ветер колышет на деревьях жухлую листву. Похолодало раньше срока. Не успел подойти к концу вересень
25, а трава увяла. Холодный и сырой воздух сковывал, проворно забирался за воротник. Укрытый туманом погост, по которому ступал Марибор вместе с Творимиром, пустовал, лишь торчали в густой пелене тут и там столбы с доминами в память умершим предкам.
Слишком рано. Небо пусть и просветлело, но ещё не было слышно петухов во дворах, не видно табуна лошадей и волов. Творимир, сжимая посох в широкой ладони, всё спешил уйти подальше от стен города. Одет старик был тепло, в волчью шубу мехом наружу и шапку, отороченную куньей шкуркой. Впрочем, Марибора матушка укутала тоже не легко, а как на зимовку. Только старик и ворчал, мол, пусть привыкает к холоду, имеет выдержку. Волхв и матушка не дожили до того времени, что приходилось переживать Марибору потом…
Клокочущий гомон раскатился по спящему, погружённому в морок, погосту. Марибор поднял голову и увидел стаю воронов, что копошились на невеликой кровле недавно врытой в землю новой домины. Птицы клевали белый хлеб – оставленное посадскими подношение предкам, хрипели и глядели на путников, дёргая крупными головами, смотрели чёрными, блестящими глазками. Марибору мнилось, что взгляды их были как человеческие – осмысленные, вдумчивые. Отстав малость, поспешил нагнать волхва. В свои восемь зим Марибор вытянулся и ровнялся старику выше локтя, хотя тот, пусть и в уважительной зрелости, на рост не жаловался.
Волхв не обращал на отрока внимания, молчал, хмурил брови, глядел под ноги и о чём-то безутешно думал. Изредка шевелились его губы, и Марибор слышал неразборчивое бормотание старика. Этим утром Творимир тревожился больше обычного, впрочем, он давно был чем-то озадачен, но тщательно скрывал и не делился даже с Ветрией. Одно понимал Марибор – мысли Творимира светлыми не были. Волхв вёл его дальше от городища, чтобы снова научить одному из тайных уроков, о которых не знает ни князь Славер, ни его старейшины, только матушка, но и она держит перед всеми язык за зубами.
Удалившись почти к самому лесу, где скрывалось от путников древнее капище, поставленное ещё со времён начала заселения Тавры, волхв остановился. Внимательно оглядев в по-осеннему мрачную чащу, плотно сжал губы и повернул голову. Серые с золотистыми искрами глаза пристально взирали на отрока. Бледное с выступающими на висках синими венами и исчерченное морщинами лицо Творимира на фоне серого неба казалось грозным, совсем как лики Богов, что точно так же смотрели хмуро, как бы с укором, в самую душу. Но Марибор не дрогнул – привык к чёрствости учителя.
– Воздавай хвалу нашим покровителям, чадо, – разлепил волхв блеклые губы.
Марибор повернулся к двуликому потемневшему от времени изваянию, сделав поклон в землю, воздел руки к небу, промолвил, обращаясь к невидимому духу:
– Гой ты, славен будь, Всемогущий. Даждь Бог
26 нам силу и путь Прави увидеть и с честью сотворить деяния верные во славу рода людского. От круга и до круга так было, так есть и так будет…
– Что ты зришь ныне? – спросил Творимир, после длинного молчания.
– Капище.
– Ещё?
Марибор огляделся – он привык к странным вопросам волхва. Окинув единым взглядом окольность, не увидел больше ничего необычного, того, за что могло зацепиться внимание. Погружались в туман на окоёме теремные кровли, смотровые княжеские вежи высились вдоль крепостных стен. Прозрачная пелена дыма поднималась из сердцевины детинца. А в рассветном небе плыла вереница диких уток.
– Ты видишь смерть, – ответил Творимир чуть резче обычного. – Мара скоро явится в Волдар. Придёт за чьими-то жизнями… Я слышу её голос, – протянул волхв последние слова с шелестом, вбирая шумно в широкие ноздри холодный воздух и тут же выдыхая пар. – И ныне я буду учить тебя, как умереть и возродиться вновь. Твой дух покинет бренное тело, и ты сможешь забирать жизни других. Это будет твоим главным уроком, – прошептал он едва слышно.
