— Транслэйшен! — с неожиданной яростью сопроводил мой разведывательный вопрос матерый легионер, — Транслэйшен, Лео!
Хохол испуганно зачастил, явно переживая за свой прокол, а я моргнул Карине, мол, все в порядке. Справимся…
— Это наш пятый товарищ, — произнес я в пространство мостика и жестом попросил подать мне Малыша, — Серегино детище, — кивнул я в сторону укрытого простыней трупа, — Искусственный интеллект… Ты думал Лавер общается с кем-то на удалении? — обратился я к Леве, однако тот не ответил не получив разрешения Джинна и лишь когда хохол кивнул мне я продолжил, — В это поверить, конечно, сложно. Но… смотрите сами… Ты здесь? — обратился я к своему маленькому другу положив на него пальцы. Тот в ответ лишь коротко свибрировал, выполняя мои давние инструкции, — Тебе придется говорить с посторонними, — начал разыгрывать спектакль я, — Готов? — и, уловив еще раз «недоуменную» вибрацию под пальцами, задал Малышу первый вопрос.
Замерли все.
Забавно было смотреть как матерые легионеры, на счету у которых было не по одному покойнику, потянулись вдруг к необычно картавящему телефонному аппарату. Появилось ощущение, будто на сухогруз, борющийся сейчас с волнами, заехал некий оракул, и зрительный зал собирался именно для этого представления.
Оказалось в тот момент, когда Лева ворвался в нашу каюту, Малыш как раз докладывал Сашке положение дел.
Идти на мостик Рубану запретила воительница. Расчет ее оказался почти верен, вот только дотянуть до концовки первой части операции мы не успели, и драться пришлось все-таки без сыворотки.
— Я знаю каждого, — неожиданно заявил Малыш, — Лева, он, когда один, иногда плачет… — Лица медленно повернулись в сторону легионера, а тот сидел, вытаращив глаза. Неожиданно я понял: для парней это не новость. Не могло не тронуть общее сочувствие, с которым товарищи сопереживали сейчас какой-то их общий секрет. — Джинн любит рисовать. — Разошелся аппарат, — Но больше всего мне нравится гармошка Франсуа…
В воздухе витало нечто, и скрутившаяся была тугая «пружина» ослабла, скомкалась и напоминала теперь забавную игрушку на детском утреннике.
Легионеры тоже походили теперь детей.
Но только не Джинн.
— Дую спик инглиш? — неожиданно прервал он эти неожиданно возникшие «сопли» и выслушав утвердительный ответ продолжил, — Чайнас… Френч? О ‘кей, — закончился краткий допрос Малыша, и командир плюнул Леве несколько распоряжений на французском.
— Сорри, Фэйс, — потянулся он, было к телефону, но я остановил шефа, вывалив скороговоркой, мол, без кого-либо из нас аппарат разговаривать с ним не будет.
Лева моментально перевел.
— Верно? — уважительно поинтересовался я напоследок он у Малыша и тот с легким удивлением подтвердил, мол, да, только в присутствии…
— Короткая батарея, — сообщил он напоследок, — Минут десять не больше…
— Рандэбаут! — раздраженно крикнул, наверное, уже в десятый раз за сегодня командир, улавливая, скорее всего, что его опять где-то переиграли, — Рандэбаут! Тэйк ит веэ гоуинг! Лавер! бринг зи щаргер! Фэйс! Бари зейр дэд… — мое задание о похоронах после окончания караула он вывалил с особым злорадством, и пока Карина переводила мне его распоряжение, бегло сыпал окружающим французскими словечками.
Нам вернули оружие. Причем была в действиях легионеров какая-то виноватость. Гранату мне снова сунули в руку, будто некий секрет, и сапер француз еще раз за сегодня зажал мои пальцы, совсем уж по-детски.
Прежде чем раскованный, наконец, Рубан ушел за зарядником, я «маякнул» ему, мол, возвращайся — поможешь.
— Лева! — окликнул я почти ушедшего легионера, — Ты ножи мне верни, пожалуйста. — Хотелось еще добавить, что буду плакать над ними по ночам, но, глянув в его виноватые глаза, удержался.
— Забыл, — досадливо сунул он их мне, и я почему-то сразу поверил.
— Вот и нет больше секретов, — объявил я, протягивая руку, — Мир? — Рукопожатие оказалось сильным, а я задумался над тем, куда все-таки делись остатки сыворотки с «птичкой». Лева бы их, конечно же, таить не стал бы, так что кое-какие секреты еще оставались…
* * *
Сережка лежал на дальнем краю мостика укрытый куском брезента.
Бардово желтая лужа растеклась от него уже почти на метр.
Похоронами на море я еще не занимался и представлял себе «процедуру» только по фильмам, да книжкам. Хотел, пока Санька «прислуживает» Джинну, нашарить в близлежащих помещениях что-нибудь полезное для таких случаев. Однако сообразил, что никак не смогу объяснить саперу французу, оставленному вместо Карины, своих действий, и решил не рисковать.
Полагая, что Рубан все-таки вернется, решил осмотреть Сережкины карманы. Ясности, куда девались остатки сыворотки, за исключением никому не доставшейся порции, спрятанной у меня сейчас за голяшкой берцев, так пока и не было.
В брюках и за поясом не прощупывалось ничего. В разгрузке тоже. А вот в кармане, откуда вывалился злосчастный цилиндрик «с птичкой» оказался сложенный фронтовым треугольником тетрадный листок.
Печатные буквы поперек импровизированного конверта складывались в одно единственное слово, и касалось это опять лично меня
«22»
«Птахину», — резала глаза до боли родная кириллица.
Неожиданно я понял — даже мертвым Серега все равно остаётся полон загадок и неожиданностей. На задумки этот внешне скромный паренек был горазд всегда. Рафинированная интеллигентность его была скорее природная, а вот под маской внешней вежливости таился хладнокровно-расчетливый боец, умудрившийся переиграть многих.
Мне вспомнились его глаза в хранилище Чжао. Буквально за каких-то двадцать минут до Армагеддона он отобрал у меня еще позорно сомневающегося: «А надо ли?» флэшку со смертоносно программой.
А его лицо, когда он разнес из автомата экран, откуда вещал нам бывший хозяин системной сети, угрожая пытками плененных близких.
— Нет связи, — сказал тогда Серега сразу после короткой очереди, — По крайней мере, их не будут пытать. Флэшку! — глянула мне в глаза черная точка ствола, — Объяснения потом. Не дергайся, Птахин, голову не восстановишь…
Он всегда шел до конца, и планы его работали. Взять хотя бы его задумку с сыворотками перед последним боем — ведь никого не пожалел… Будь рядом я, а не Рубан, вмазал бы и мне прямо через штанину эту гадость с птичкой.
«Хотя почему гадость? — задумался я, — Все-таки это моя частичка, пусть даже и созданная подручным Чжао Андреем…»
При воспоминании этого мрачного персонажа неожиданно всплыла его тошнотворная методика, с помощью которой он меня «разгонял».
Вспомнился наш поединок, когда я впервые видел людей за стенкой лаборатории, почувствовал их эмоции и как они меня боятся.
— Тадах, — снова стрелял в остановившемся времени Андрей, и я опять глядел на кусочек свинца, сверлящий пространство в мою сторону.
